РОЗОВЫЙ ДЕЛЬФИН
1
Бледный рваный желток солнца апатично подсвечивал одноликую пустыню, распростершуюся на множество километров в любую из сторон. Если взглянуть на местность с высоты птичьего полета, первое, что бросилось бы в глаза, – жутчайшая инфантильность застывшей картинки. Люди были редкостью здесь, как и вообще на этом преобразившемся шаре. Они предпочитали не встречаться друг другу, ведь теперь ничто не сдерживало их.
По правде, и тот самый полет был невозможен в том самом небе. Любой след являл собой мистическую редкость, звуков осталось немного, а земля давно не плодоносила. Когда-то активная, пышущая миллиардом самых различных инерций, сейчас Земля знала бесконечно малую дозу динамики.
Пустыня, обделенная песком, — странность, наполненная непонятными предметами и загадочными эффектами. Преобладали асфальт и камень, покрытый восхитительного рисунка паутиной трещин, где измордованный, где идеально цельный. При виде множественности битого камня и камня вообще создавалось ощущение, что когда-то на планете ширились бессчетные города, их было так много, что они срослись, образовав гиперсити, разрушенный потом до основания.
Во время путешествия по безграничной каменистости, как редкие зубы мудрости, встречались объекты чужой осмысленности. То были мерно гудящие в своей скрытой работе или подозрительно дремлющие приборы. Они, растущие прямо из бетона, запакованные в металлические панцири вместе со своей неведомой функцией, имели рост человека. Принадлежность этих машин туманна, сознание невольно вяжет их с встречающимися в пустыне гигантскими промышленными объектами. Вменяемый разум опасается приближаться к ним, поэтому никто не знает, во имя чьих интересов работают исполины. В гудении, источаемом молохами, улавливались ноты агрессии. В такие минуты даже дыхание живых существ становится неслышным. Воцаряется самый деспотичный звук, когда-либо слышанный человеческим ухом.
Это специфический звук кроветока невообразимой мощи, пульс государственного монстра, чей незыблемый фундамент вгрызся в раскаленный бетон. Гигантское тело, исполосованное бритвенными нитями проводов, распростерлось на километры и километры. Провода-вены пропускают сквозь существо электрическую вселенную невообразимой животворной силы, которую мотор-сердце распределяет дальше, по всему миру. Рельефные ребра аккумуляторов, подпирающие небо вышки, окислившиеся от перерабатываемой ярости батареи. Тысячи распределительных щитов со страшными значками, обозначающими смерть, и постоянный незыблемый гул, внедряющийся в сознание и будто говорящий с тобою.
Я кричал от боли и закрывал уши ладонями, когда оказывался слишком близко от чудовища, но гул его крови не уменьшался.
- Помнишь, когда-то мы видели города? — услышал я как-то от Алисы. Волшебное лицо ее светилось печалью, липкое эхо меланхолии наполняло патокой отрешения самые большие и в том и в этом мире глаза. – Было все то же, но вокруг еще были здания… куски города, заброшенные, но узнаваемые. Мы уже несколько лет не видели ничего похожего на старый мир. Машины понемногу сровняли все это с землей и теперь убивают всякое напоминание.
Она имела в виду еще один странный предмет нового мира. Медленно ползущий и похожий на гигантского жука прибор, двигающийся заданно прямо и оставляющий за собой широкую ленту идеально гладкого камня вместо изрытой поверхности секундной давности. Ползало их много, одетых в сплошные тяжелые листы брони, не агрессивных, но загадочных, однообразно и механически исполняющих таинственную миссию. Не было возможности ни помешать им, ни помочь, возможно было лишь наблюдение.
- Где-нибудь еще что-нибудь есть, — сказал я с сомнением и с расстановкой. — Просто мы в другой стороне… Мы скоро увидим город, какой-нибудь старый город. — Зловещее «нибудь», имеющее огромное число подтекстов, испугало даже меня.
- Не увидим. — Лицо ее было прекрасно в серьезной задумчивости. — У меня давно ощущение, что не осталось ничего. Что мы были тут с тобой раньше, что тут был город, может, тот, который еще раньше мы знали по имени. А сейчас остались камни, и камни, и асфальт… и ничего больше.
- Мы тут не были. Просто планета стала однообразна, кажется, будто стоишь на месте.
В моей руке серел теннисный мяч, я ритмично мял его и подбрасывал.
Он все больше напоминал нашу планету.
- Знаешь, о чем я еще думаю? Что будет, — вселенные глаз ее не имели дна, – когда они сделают планету совсем ровной? Я об этих машинах. Заметил? Их стало гораздо больше. Как мы будем спасаться от собак, когда они выровняют планету? – Точечная комета страха почти незаметно скользнула с поверхности взгляда в задумчивую глубину выразительного ока.
Она говорила о другой особенности современного мира. Человечество некогда активно позволило выжить и расплодиться дружественной популяции собак. Вид выжил во время того, чему мы так и не подобрали названия, но добрососедские отношения пропали. В нынешнюю вялую пору собаки стали главными врагами, сбивающимися в стаи, голодными, незримо крадущимися за тобою. Они олицетворяли насилие в том его количестве, удельная доля которого присутствовала в настоящем мире. В последние три месяца за нами неотступно следовали две стаи, мы иногда видели их представителей, иногда слышали их вой. Часть хищников пришлось убить, чтобы прочие не наглели. Они ждали нашей ошибки, ждали неисчислимое количество времени.
- Это будет не скоро, — сказал я и Алисе, и собакам. – Пока как-то справлялись…
- Если учесть нашу пресловутую вечность, когда-нибудь это произойдет, — пожала она плечами, разглядывая собственные ногти.
Алиса осталась женщиной, несмотря на то что теперь проявились сложности, связанные с принадлежностью к такому статусу. Точнее – сменилась атрибутика хомо сапиенс, женщина, как и мужчина, превратилась в редкость, достойную занесения в Красную книгу. Ногти Алисы были по-прежнему красивы, они кичились очередным ее художественным шедевром, я не видел в жизни ничего более ладного, чем ее кисть. В смысле рисунков аккуратные ногти так же были целой вселенной. И вот ее тонкие пальцы до бели сжимали стальной прут с намертво приросшей к одному из его концов проржавленной бритвой.
- К тому времени мы разучимся спать, — пожал и я плечами. — Сон нужен, чтобы восстанавливать силы, чтобы не умереть. А зачем нам спать, если мы бессмертны? Наверное, это лишь привычка… сна — привычного мира не стало, и пришлось восполнять его роль.
Во всех смыслах мы и являли собой тот самый новый мир.
- Мы не бессмертны. У нас просто не может быть естественной смерти.
Об этом нужно рассказать подробнее.
В результате событий, происходивших на протяжении трех веков, во всем их еретическом разнообразии, произошла еще одна удивительная реакция, в результате чего мы поняли, что не нуждаемся в пище. Затем мы поняли, что не особенно страдаем от жажды и даже не сразу осознали, что ее не стало. В этом оказалось исключительное преимущество, так как современный кислород обезумел и принялся творить с людьми страшное. Он убивал их, причем очень быстро. Поэтому единичные головы наших соотечественников привыкли наблюдать мир сквозь идеально прозрачное стекло ионизаторов. И принимать пищу вскоре стало не нужно, так же как невозможно стало снимать ионизатор.
Самое удивительное скрывалось даже не в том, что как-то сама собой данная надобность исчезла, а в том, как одновременно с этим наши тела перестали стареть и лицо застыло в вечной гримасе. Мы не разрушались множество времени, настолько долго, что с трудом могли осмыслить, что когда-то нас не существовало или что когда-то было иначе, чем сейчас, и мы были другие. Наш мир разложился на единицу настоящего и миллиарды вспышек прошлого, в которых периодически и совместно так увлекательно копаться, но едва ли возможно восстановить хронологию этих мерцаний.
- Скоро Земля превратится в бетонный шар — гладкий, ровный, твердый и мертвый, одинаковый со всех сторон. — Алиса ненавязчиво отвлекла меня от раздумий. – И мы действительно будем идти, точно стоим на месте. — Россыпь разноцветного камня осталась у нас за спиной, впереди расплескалась тусклая бетонная гладь.
- Мы найдем какое-нибудь развлечение, — улыбнулся я преувеличенно широко, пытаясь направить бумажные кораблики ее мыслей в доброе русло.
- Помнишь, сколько нам лет? – Алиса обожала сложные вопросы. Ее острый подбородок был обращен ко мне, милый нос целился в мои веки, а вязкий взгляд создавал внутри головы ощущение чужого присутствия.
- Нет, — сквозь легкую паузу отвечал я, играя пальцами правой руки беззвучную гамму вдоль стекла ее ионизатора. — Но немало, раз мы видели, как города были и сошли на нет.
Моя спутница по жизненной кривой любила задавать огромное количество вопросов. В свое время это позволило нам остаться вместе и не дать разорвать наш союз исполинской силе отторжения старого и желания нового — я всегда находил ответы на самые странные ее вопросы. В этом смысле она осталась маленькой Алисой, постигающей мир или находящей подтверждение ему в моих словах. А я исполнял роль белого кролика, за которым прекрасная крошка шагнула в глубокую кроличью нору. Раньше легче всего избавиться от ее ребусов можно было с помощью поцелуя, но неизвестно, сколько времени мы были лишены такой эмоциональной радости. Столько раз перевернулись песочные часы, сколько наши головы находились в ионизаторах, стеклянный шар которого давал нам возможность жить и, как оказалось, жить вечно. Часы перевернулись столько раз, что уже могли бы подражать вентилятору.
Иногда мы находили предметы. Самые разные. Алиса как-то нашла куклу, тряпичную, чумазую. Два дня она путешествовала с нами, затем моя женщина незаметно выбросила ее, словно вспомнив, что уже взрослая. У меня с недавних пор имелась узкая кожаная перчатка, кроме нее в моей скромной коллекции имелся грязный, но замечательно упругий теннисный мяч. У Алисы наличествовало зеркальце, его она очень берегла. Для нее было важно видеть себя, знать, какая она, а я порой забывал, как выглядит мое среднестатистическое славянское лицо. Для Алисы в общении со своим отражением заключалось особое женское удовольствие, она видела себя — вечно молодую, вечно прекрасную. И иногда даже улыбалась тому, что видела. Я же, столкнувшись с собственным мрачным отражением в редком куске стекла, порой не узнавал его.
Как-то мы видели автомобильное колесо, как-то нашли детскую коляску. Любой предмет старого мира вскоре стал редкостью, потому в каждом найденном экземпляре обнаруживался особый смысл. Их должно было быть гораздо больше, если учесть варварское засилье человечества на несчастной планете. Но куда делось все остальное, никто не знал.
- Наверное, находится в музее, — предположила Алиса.
- В музее? – не понял я ее. – Каком музее?
- Межгалактическом, — очень серьезно выдала моя женщина. – Куда ходят уродливые пришельцы и разглядывают все эти вещи. В разделе «Земля». Там везде таблички с описанием — для чего то, для чего это…
- Какие пришельцы? – растерянно переспросил я, часто моргая.
- Те, что сделали все это, — ответила она, отворачиваясь.
Иногда Алиса могла сама объяснить себе что-либо, либо понять меня по-своему, так, как хотелось ей.
- Наш поход превратился в вечность. Кажется, все утратило смысл, и мы тоже. — Алиса была пессимисткой, которой постоянно требовалось доказывать обратное. — Мы даже перестали есть, пить, нас будто нет.
- Смысл в том виде, в каком ты его преподносишь, никогда и не существовал. — Чем сложнее были ее вопросы, тем сложнее были мои ответы. Создавая логические парадоксы, я отправлял Алису в очередное плавание по извилистой канве собственного размышления, эпилогом которого оказывался очередной заковыристый ребус. — Смысл — сам по себе, декорации — по себе сами. А то, что когда-то мы ели и пили, едва ли наполняло смыслом наши жизни. С этой точки зрения сейчас в нас гораздо больше смысла, чем тогда. Мы освободились от шелухи, создающей иллюзию смысла, и находимся в свободном поиске. Да и вообще – человек определяет смысл, а не смысл человека. Ты же знаешь…
Алиса знала. Но ее уверенность часто чахла, потому не проходило много времени, прежде чем я вновь говорил ей о том, что наша единственность в мире, короткая замкнутая цепь – я и она — вот главный смысл, даже иллюзией которого нам отныне проще защищаться от собственной пристальности.
Я вспомнил события давно прошедших дней.
- Я боюсь, — сказала Алиса в первую ночь и прижалась ко мне каждой клеткой. Дрожащие пальцы ее пытались врасти в мои ладони, бледно отливающее фосфором лицо мое тонуло в теплой саже ее уютных волос.
- Чего? – не понял я, втягивая носом глубоко в голову тонкий Алисин запах.
- Темноты, — ответила она, и даже в этом насыщенном мраке я заметил, как широко распахнуты ее глаза. – И того, что будет.
- Не нужно, — сказал я, — в нашем случае темноту лучше полюбить. Если разобраться, она более спокойная, нежели белый свет. В темноте ты не видишь соперника, ты можешь победить его, так как не знаешь, кто противостоит тебе, и бьешься до конца. При свете ты можешь увидеть его и проиграть в собственной голове до боя. — Я поглаживал пальцами тыльную сторону ее ушей. — Поверь, темнота нам скорее друг, чем враг. К ней надо привыкнуть, тогда ты будешь видеть столько, сколько тебе нужно. Она станет твоим союзником.
Через год появились собаки, и нам пришлось научиться слышать и видеть их недоброе приближение в темноте, сквозь демонический лай и щелкающий голод.
В тот самый день, сейчас я толком его не помнил, мы обнаружили на улицах мертвых людей. Их оказалось очень много, застывших в разнообразных мирских позах, с размягченными лицами, от которых становилось особенно страшно.
Но началось все не с этого: мощный рев огласил округу в полдень и не успокоился, пока мы не проснулись. Этим ревом, как оказалось, мы были обязаны поезду легкого метро, линия которого проходила неподалеку от наших окон. Там в кабине скорее всего кто-то тоже умер, поезд остановился, и чья-то погасшая голова отныне навечно улеглась на кнопку клаксона. Рев разил тревогой, он играл на рояле психики нечто остервенелое. Тогда мы ушли из дома, чтобы не слышать его.
Мертвые люди ждали общественный транспорт, который больше не приедет. Точно кукольные тела в разноцветных тряпицах, повсеместно складывались в демонические иероглифы молчаливые трупы. Одни лежали головами на столах, за которыми только что ели и еще не закончили этого действия. Многие погасли в ванной или кровати, кто-то рухнул наземь вместе с самолетом. Великое человеческое множество умерло в середине того или иного процесса. Самолеты и прочая летающая техника падала после этого еще долгое время. Нам казалось, что кто-то подсказывает, куда именно нужно падать. Нам встречались трескучие пожары, что остервенело жевали пластик и лизали металл, то лишенная рассудка управления техника сходилась в увесистых поцелуях разрушения.
Неведомым нам образом вначале из человеческого мира вычистили его наполнитель – человека, следующей атаке подвергся предметный мир разумных приматов. Кто-то ненавидел людей настолько, что решил стереть с лица Земли любое напоминание о некогда безумно плодящейся популяции homo sapiens.
Паника овладела нашими умами, сказался человеческий фактор, все остановилось и замерло. Мы и еще некоторое число неуснувших, которых обнаружилось невероятно мало, принялись прятаться от того, чему не знали ни имени, ни логического объяснения.
Предполагали разное – в подвалы нас загнал зараженный свет, но позже выяснилось, что старый добрый ультрафиолет не был врагом. Пеняли на кисло-сладкий запах, который появился из-за разлагающейся органики, но едва ли далеко не первое звено в цепи могло стать причиной того, что его породило.
Спустя неделю нас осталось четверо.
Мы спрятались недалеко за городом, стяжав уединение. Через несколько месяцев, когда мы вернулись, свет явил взглядам все то же, только без мертвых тел. Для психики Алисы это было хорошо, но ответов на вопросы не дало, поэтому пришлось забыть о вопросе, чтобы не мучиться поиском ответа.
В то время мы опять слонялись парой. Мы все еще не знали, как вести себя в таком случае, и просто двигались из одного места в другое. В то странное время, подавленные удивлением, мы вели себя гораздо хладнокровнее, чем потом, когда привыкли к новой жизни.
Наш город был столицей и отличался невероятными размерами. Он давно перестал расти вширь и маниакально рос в высоту, точно тянулся к небу. Моя квартира в гигантском доме, чья крыша ускользала от глаз, а левый край было не разглядеть с правого, некогда относилась к хорошим вариантам риелторского смысла, но за несколько лет мы упали к городскому низу. Так быстро рос город. Высшие слои перебирались все выше и выше, этого требовал их собственный смысл — чем выше жил человек, тем к лучшему обществу он принадлежал. После все это напоминало притчу о Вавилонской башне, тогда мы – зачарованно озираясь – брели с уровня на уровень, все выше и выше, чтобы встретить кого-либо, кто мог обладать ответом или просто быть.
На девяносто девятый день, примерно в середине города, в его вертикальном измерении (до этого уровня солнце уже уверенно дотягивалось лучами), мы впервые увидели гладкий блестящий металлический столбик неведомого ранее прибора. Не обнаружив на подозрительном металле ничего, чем можно было бы влиять на прибор, я приложил к столбику ухо и услышал мерное гудение, идущее изнутри.
Сразу же после этого мы встретили живого человека. Он оказался лыс, коренаст и эксцентричен. Кроме того, он был одинок, поэтому частично сошел с ума от происходящего вокруг. Его роль в нашем долголетии, бессмертии и прочем веере приобретений безгранична. Сейчас мы не помним его имени, но тогда он спас нам жизни, хотя сделал это весьма по-человечески.
Он окликнул нас из пустующей закусочной, где сам приготовил себе и ел что-то с яйцами и ветчиной.
- Эй! — крикнул он. – Идите сюда, если хотите жить.
Жить мы хотели, и словно завороженные прошли сквозь будто нарисованные двери, чтобы увидеть печального человека, в чьем наличии позже можно было усомниться. Наверное, нам хотелось ответов на накопленные вопросы. Мы видели его один раз, но видели определенно, в чем убеждало хотя бы то, что спустя некоторое количество сотен лет мы живы и вместе.
- Шесть недель не видел людей, — слишком спокойно заявил он, поедая солнечную яичницу за пятнистым столом возле пасмурного окна. Рядом стоял высокий стакан, полный коричневой жидкости, прищемленной лимоном. – Коктейль, — объяснил он моему взгляду, странновато улыбаясь большим губастым ртом. – Садитесь… — Мы послушно сели напротив него на назойливо алые дутые кушетки. Вглядываясь в телодвижения человека, я на всякий случай сжал в кулаке под столом металлическую болванку.
- Думал, остался один, — продолжал незнакомец, не прерывая трапезу. – Вы муж и жена? – вызнавал он, энергично прикладываясь к коктейлю.
- Да, — настороженно ответил я, хотя это было не так.
- Мило, — резюмировал человек, глядя в равной степени в тарелку и на мою спутницу так, точно я отсутствовал. – И я женат, но потерял жену три месяца назад. — Он помахал безымянным пальцем, где среди редких волосков вросла в кожу толстая золотая полоска. – Вы, видимо, ушли из дому без колец, но в этом больше смысла, чем в моем куске металла. Скорее всего традиция окольцовывания перестанет существовать с окончанием гегемонии человека на этой несчастной планете.
Оттиск жизни за огромным прямоугольником окна закусочной был словно нарисован маслом, отсутствие людей придавало картине апокалипсический налет.
Я, внимательно посматривая на незнакомца, налил два бокала разливного пива у стойки и, вернувшись, пристально вперился в свой.
Виноватость клубилась в кратком диалоге последних людей.
Пузырьки летели вверх, а неожиданный дождь за окном с той же скоростью сыпался вниз, загрезилась странная параллельность. Алиса разглядывала то же, делая незаметные глотки, а человек рассматривал нас, особенно не меня.
Я в который раз задумался над смыслом происходящего вокруг. Его требовалось хотя бы придумать, чтобы банально не сойти с ума.
- Это за грехи, — точно услышал меня лысый. – Человек давно сошел с ума, и кто-то просто решил остановить безумие. — Глаза его были тоскливо- сизыми, а взгляд будто масляным и оставляющим отпечатки.
Безумная логика мерещилась и в этом. Мир точно жил в бреду и генерировал бред. Об этом говорили многие факторы, которые мутировали со времен, когда смыслом обладали не только деньги, и различных смыслов существовало великое множество. Терроризм как индикатор человеческого безумия ныне не имел политического или религиозного лица. Гипермаркет с десятком тысяч людей мог превратиться в пыль только потому, что владельцы другой сети за кофе в понедельник сравнили графики развития себя и соседа. В среду в очередной супермагазин, к конкурентам, врывался человек с безумными глазами. Широкими шагами пересекал вестибюль, выкрикивал рекламный лозунг своей чудовищной организации, после чего обращал все в руины. Терроризм превратился в бренд. Попасть в гипермаркет стало сложнее, нежели в аэропорт: система защиты, идентификационные карточки клиентов, полное сканирование массы на подходе к магазину. Кроме того, стрелки на крыше, военизированные службы безопасности.
Работающие мужчины и женщины оказались разделенными. Тонкий металлический браслет на руке у каждого сотрудника какого-либо из экономических монстров, а немонстров не осталось, сигнализировал о недопустимом приближении к объекту противоположного пола. Каждый такой писк влек за собой штраф. Ибо межполовые отношения не должны были мешать работе, мешать ювелирно-муравьиному процессу производства товаров и услуг. Это ли не безумие? Массовое, протяжно-вязкое, ряженное в одежды современного общества.
А новые войны, с оружием, которое не промахивается… Войны, которые выигрывают в зависимости от уравнения: кто больше поставит людей под ружье и что это будет за ружье, а может быть – и не людей, а техники. При участии пуль и ракет, догоняющих любого, в первую очередь того, кто быстрее всех бежит, не важно — прочь или в атаку. Спустя две минуты после начала любого боя на много километров вокруг останется выжженная земля да погруженные в многослойную броню две-три качающиеся фигурки среди исполинского варева.
- У меня есть ионизатор, — отвлек меня от мыслей лысый, расправляясь с последним яйцом. – Даже два. Я придумал их сам, давным-давно, когда был молод и видел эти трубы, через которые уходило в пустоту наше будущее, сгоревшее в гигантских печах. Я знал, что когда-нибудь кислород перестанет быть ласков и ворвется в людские легкие, неся клеточную смерть. — Алиса вздрогнула и побледнела. – Один нужен мне, другой нужен моей жене. — Он внимательно посмотрел на Алису. – Я не могу найти ее несколько месяцев. Когда все произошло, ее не было дома. Она так и не вернулась, я искал, но тщетно. Я пришел к выводу, что мне нужна новая жена. Одному в этом мире невозможно… Один я готов отдать вам… вернее вам. — Человек прицельно поймал испуганный взгляд моей женщины. — Я хотел бы пойти с вами, потому что… Потому что ей будет нужен кто-то, когда вы умрете… — Лицо его светилось странной добротой, а внутри меня в секунду собралась холодная ярость. – Я не хочу этого, но подумайте, иначе просто не получится…
Мощный удар пришелся в голову лысого. Он оказался очень резким и вобрал все мои силы.
Алиса даже не поняла сперва, куда делся странный незнакомец. Она уловила движение, а потом увидела в крови мою разбитую руку. Я рывком поднял ее на ноги и потянул из кафе.
Минуя распростершееся тело, я обратил внимание на широкую черную кожаную сумку, что стояла под стулом недруга, и с отсутствующим видом прихватил ее.
- Зачем?.. – Широко распахнутые глаза Алисы занимали пол-лица. – Так нельзя…
- Тебе больше понравилось его предложение? – сверкнул я ледяным взглядом, теряясь в переулках и увлекая Алису за собой.
- Что ты… — Глаза ее стали еще больше. – Просто…
- Все правильно, — с нажимом заставил я ее замолчать. – Иначе получилось бы именно так, как он сказал.
Больше мы не видели того человека.
Спустя пару сотен лет Алиса переиначила эту историю, раз в тридцать лет вспоминая, как в некоем кафе я избил ее молодого человека тех времен и насильно увел ее за собой. Вольная или невольная была та рокировка в чудной во всех смыслах голове, осталось для меня тайной.
Алиса многое вспоминала по-своему. К примеру, утверждала, что имя придумал ей я много лет назад и называл так потому, что она начисто забыла настоящее.
Отдалившись на несколько километров от места дикой сцены, я осторожно поставил сумку на радостно зеленую лавочку. Молния разбежалась, и свету обнажились две идеальные прозрачные сферы, очаровательно вспыхнувшие на солнце. Мы взяли их в руки, встречаясь взглядами и тут же отводя глаза. Затем Алиса надела стеклянный шар себе на плечи таким образом, что голова оказалась внутри. Что-то вроде кожаного воротника осталось у нее на шее, там же нашелся короткий шнурок, дернув за который, она затянула воротник плотно вокруг горла. Солнце по-прежнему сеяло искристые блики по абсолютно прозрачному материалу ионизатора, лицо Алисы смущенно улыбалось оттуда. Я, недолго думая, последовал ее примеру.
Что-то будоражило наши головы, и это что-то отчетливо проскальзывало во взглядах. Мне захотелось поцеловать Алису, нечто похожее из области нежного я видел и в ее глазах. Но сделать это уже не представлялось возможным.
2
Все остальное будет возможно прочесть в сентябре 2015 года после выхода бумажной версии книги…