Гипоксия – смерть от удушья, вызванного попаданием твердого предмета в дыхательные пути; в тексте используется, как женское имя.
1.
Поезд лентой подобрался к пестрой кучке встречающих. Выпустил ее из своего змеиного тела на растрескавшиеся плиты перрона, где она молча, не поблагодарив, забрала из рук некоего джентльмена свою спортивную сумку, и, не спеша, направилась к массивному зданию вокзала.
Над головой закаркал репродуктор, нервно пытаясь донести до масс нечто; но голос был слишком невнятным, а хозяйка его не слишком этим озабочена, и связности не получалось. Гипа улыбнулась; это стало второй мандариновой долькой ее растущего настроения.
Тяжелая сумка клонила левое плечо к низу, правое стремилось вперед. Основным грузом служили одежда и косметика, ведь Гипа привыкла быть ослепительной. Сейчас она чувствовала себя утомленной. Но, хотя мясистые таксисты были почти назойливы, она отказалась от машины. Хотелось раствориться в людях, прежде чем придется очертить вокруг себя жирный круг, чтобы никто не мог в него проникнуть.
Она смешалась с телами. Водоворот людей вынес ее далеко за пределы вокзала и, избавляя от необходимости искать метро, бережно направил стройное тело в нужную нишу. Там в механическом равнодушии ждали бегущие ленты эскалаторов и яркие свечи высоких ламп, равнозначные ко всему роду людскому.
Гипа давно не была в столице и масштабность вяло угнетала ее.
Тем временем человеческий поток кое-как расстался со своей привлекательной составляющей. Гипа уплыла в один из переходов, спустилась в другую общую залу, села в вагончик, направлявшийся в нужную сторону. И через пятнадцать минут была там, куда стремилась.
Машинально, погруженная в планы, она сняла номер в гостинице, где останавливалась не первый раз. Полысевший носильщик с морщинистым скучным лицом не смог проигнорировать ее и отрешенно предложил свои услуги. Гипа села в лифт, оставив носильщика за спиной. Скрип проводил ее до самого верхнего этажа – пятого. Там находилась комнатушка с мебельным минимумом, потертыми обоями, ярким натюрмортом, где основным предметом было яблоко, напоминающее задницу, возле которого безвольно развалился рак.
Гипа швырнула сумку на низкую кровать, замерла возле окна, коротая сигарету. Задернула шторы, достала из сумки бутылку вина и небольшой, но толстый альбом. Неторопливо выпила пару высоких стаканов, перебрала теплые глянцевые снимки. Стало неповторимо уютно, из окон прошлого с прищуром глядела она сама, в разных городах, в разном сопровождении, с разными прическами, разным цветом волос, разной улыбкой, с сигаретой, без сигареты, грустная, веселая, разная. Задержалась она лишь на десятке фотографий, замешанных в середину, задержалась без волнений, если не равнодушно.
Ее разморило, ласковые мысли нежно обдували сознание. Гипа откинулась на кровать, левая рука дотянулась до сумки и выудила пухлую записную книжку. Тонкие пальцы разломили ее там, где надо, а острый ноготь нашел нужное место. Занимало оно целую страницу, и вскоре ленивое смакование старой, чуть потрепанной информации увлекло Гипу в сон. Попала она туда так же, как попадала куда угодно — спокойно и беспрепятственно.
2.
Из бесконечного бега, из замкнутого круга работы, из подземных тоннелей метро, из проблем, размножающихся, точно насекомые, в общем, из моей нынешней жизни, из того, что удерживает на спине прочный деревянный крест и жестко дергает за нити, вырвал меня пейджер. Трагичный писк из прошлого, притом больного прошлого, из пыльных уголков сознания, из волшебной материи памяти вынырнул он, отдал столбняку окружение, оставил только меня и короткие острые строчки. Мгновенно сгенерировалось ощущение, словно я кому-то очень давно и очень много должен.
«Найди меня, — попросил пейджер и представился: — Гипа».
Я посмотрел на скупые слова и ничему не удивился, только в горле пересохло. Прошлое набросило на меня пахнущие нафталином сети, и, будто очнувшись ото сна, я проводил взглядом извечную суету сует, из которой вдруг выпал, перечел сообщение и некстати все понял.
Хватило двадцати минут, чтоб оказаться под высокими воротами парка. Их побитая лепнина, оставшиеся полуслова какого-то каменного лозунга, высота арок пробудила странные чувства, от которых нестерпимо заныло сердце. Ущербный асфальт ласково манил рыжим обрамлением листьев, и лишь дальновидная ворона не вписалась в эту романтику, огласив тревожным карканьем осеннюю округу.
Я вошел в одну из арок, наблюдая ее вековые трещины, инкрустированный золотом асфальт утянул меня в фонарные дали.
Маршрут пролегал так же, как четыре года назад. Он минул аттракционы, облезлые и похожие на трупы динозавров; задохнувшиеся в жажде фонтаны; десятки длинных зеленых лавочек и закончился подле обтянутого сеткой куба, где летом под напряжением бегали разноцветные машинки, а сейчас было тихо и мирно. Только вросли в резиновое покрытие одинокие листья, а из-за прозрачности сетки по всем направлениям открывался какой-никакой сусальный вид и расползалось ощущение безлюдности. Это был угол, конец парка, хотя и небольшая, но возвышенность.
Подал голос пейджер, я схватился за него, ожидая вестей из заплечных будней.
Но это была Гипа.
Она писала: «Ты почти не изменился».
В этом было преимущество сетчатого куба, над ним всегда висело солнце, что слепило приближающегося, но открывало великолепный обзор изнутри, не в силах пробраться сквозь непрозрачную крышу. Она прекрасно видела меня, а я был слеп и видел лишь куб.
Я достал сигарету. Пачку купил двадцать минут назад, а ведь не курил почти год. Я все еще думал, что это дурацкий розыгрыш, но самовольная уверенность уже сколачивала внутреннюю оппозицию.
Торопливо закурил, ища упряжь собственным нервам и мыслям.
Сетчатая дверь легко качнулась под рукой. Я вошел внутрь.
Она не изменилась. Или мне так показалось — надо взять в расчет , что я по ней дико соскучился, пусть и опасался ее появления. Цвет волос прежний, курит так же — лукаво глядя в мою сторону.
Я не спешил подходить. Она подошла сама. В крошечных, уже осенних коротких сапожках, в узких черных брюках со стрелками, в белом свитере с просторным высоким воротом, в бледно-синем плаще.
- Здравствуй, — сказала она так, словно, мы расстались вчера вечером.
- Привет, — дрожа осиновым листом, сказал я.
Она всегда вызывала во мне странную дрожь. Я пристально вглядывался в знакомые черты, и чувство было такое, словно я пил воду, утоляя жажду. Коричневые волосы, бритвенная острота черт, их затейливая мелкость, большая мимолетная улыбка, некрупные глаза под стать прочей миниатюрности, и все при высоком росте.
- Как ты? – не давала она расслабиться.
- Так… — пожал я плечами и тут же пожалел об ответе, боясь, что она свяжет это смысловым узлом со своей персоной.
- Куришь? – вопросительно посмотрела она на меня.
- Курю, — признался я. – Несколько часов…
- Ты всегда курил, — улыбнулась она, – когда я была рядом. Я всегда держала тебя в напряжении?
- Я очень дорожил тобой — всегда, — сказал я. – Боялся сделать что-нибудь не так, потому не мог расслабиться.
- И сейчас не можешь, — заметила она. – Хотя, по-моему, наши отношения давно должны порасти бурьяном дружбы. А я опять вижу в глазах твоих прицел.
- Самоуверенность – это хорошо.
- Стеснительность – это мило, — повторила она бородатую фразу и звонко засмеялась, счастливая моим смущением. – Сядем?
Мы сели на металлические стулья, что стояли тут который год, в рабочее время вмещая билетера и ее деревянный ящик с отделениями для мелочи, купюр и билетов. Это было единственной мебелью куба. В углу ровным рядком размещались цветные машинки, выглядевшие мертво-печальными. Вдоль них тоже аккуратно и по росту располагались пустые винные бутылки.
- Ты чем-нибудь оформил радостное событие? – спросила Гипа требовательно.
Я вынул из-за спины пакет и разгрузил у наших ног. Содержимое было подобно тому, что стояло в углу пустое, только повыше классом. Я заметил, как она, забавы ради, смерила бутылки взглядом, совпадений не было, и она отвернулась, потеряв интерес.
- Мило, — повторилась она, наблюдая винную худосочность, квадратную коробку конфет с рисунком виноградных лоз, большую шоколадную плитку, два дежурных стакана, пачку сигарет и зажигалку.
Роз не было.
Я занялся пробкой, выдавливая ее внутрь. Она разломила шоколад.
- Не видишь Жажду?
Их было две, великолепных подруг, чья дружба воплощалась в соперничестве и интригах. Им нравилось вмешиваться в личную жизнь друг друга с яростью урагана, оставляя за собой выжженную землю. И в том, в чем выигрывала одна, в следующий раз побеждала другая.
Я изобразил отрицание, одновременно наполняя стаканы.
Она посверлила меня в области уха.
Потом сказала:
- Хочу повидаться с нею.
Я подал Гипе стакан, вынул из углубления в коробке бугристую большую конфету и вложил в маникюренную руку.
- Жажда пьет, — вспомнил я активный слух, настолько живучий, будто он воплощал истину. – Неудачно вышла замуж, нигде не работает, живет в Химках. Видел ее последний раз год назад.
- А как у тебя с удачей? – коварно использовала она тему.
Больше всего я боялся этого вопроса. И хотя ждал его, дождавшись, все же не был готов отвечать и замешкался.
«…я — твоя удача…» — мелькнула фраза из прошлого.
В огорчении за медлительность и заминку, сухо бросил:
- Замечательно. Год назад женился. А познакомились в Сочи.
- Рада за тебя, — нарисовала Гипа на лице искренность. Хищная улыбка ее на этот раз задержалась подольше. Она вглядывалась в мое напряженное лицо, ища более конкретных ответов, потом приподняла стакан: — За хорошее продолжение того, что и так хорошо! — И засмеялась. Засмеялась и выпила. – Извини.
Я промолчал.
Спустя мгновение в голову впилась мысль, и я решился:
- Хочу познакомить тебя с ней. — Сказал, будто шутя.
Она улыбнулась.
- Серьезно, — заявил я. – Ты надолго?
- На недельку, — пожала Гипа плечами, – на две.
- Могли бы встретиться вместе.
- Зачем?
- Хочу, чтобы ты познакомилась с ней, — настаивал я. – Разве тебе не интересно?
- Не очень, — пожала она плечами. Впрочем, я точно знал, что ей очень интересно. Но такова была Гипа — убила бы в себе любопытство, если бы знала, что оно может выдать ее. – Неужели она так красива, и ты хочешь вогнать меня в комплексы и поздние сожаления?
- Очень красива, — убежденно и с фанатизмом проговорил я. – Сама красота. Когда я гляжу на нее, вскипает кровь. Ловлю каждое ее движение, как проявление чего-то небесного, как чудо природы…
- Теперь я хочу с ней встретиться, — перебила Гипа тоном боксера-тяжеловеса, который примеривается к потенциальному противнику.
Ничего нового: все женщины всегда были для нее врагинями-соперницами, даже если она не имела ни на кого серьезных видов. Злое, бессмысленное, даже вандальское участие доставляло ей особое удовольствие, словно тем самым, она досыта поила свое самолюбие, и без того размерами с дирижабль.
Глаза ее возбужденно вспыхнули, это вызвало во мне вкрадчивый смешок.
- Когда? – прищурилась она, пока я наполнял стаканы.
- Завтра, — сказал я. – Помнишь, китайский ресторанчик, где мы ели из одной тарелки? – Она кивнула. – Там, в пять.
- Договорились. — Губы ее переломила улыбка. – Не торопишься? – А это было коварно.
- Я… — сказал было я, но вспомнил, что, получив сообщение, отменил сегодняшние дела. – Ты… — Слов не нашлось.
- Хотела увидеться с Астмой, — пояснила Гипа. – Мы созвонились утром, договорились, что сегодня приду. Сказала, что буду не одна. — Мне польстило, что Гипа выбрала меня спутником. В прошлом ее независимость часто живилась моей кровью. Я был непрочь повидаться с Астмой, когда-то жившей в нашем родном городе.
- Давно ее не видел, — сказал я, словно мотивируя согласие.
Гипа понимающе усмехнулась:
- Жена не будет тебя искать, если задержишься на работе?
- Я не задерживаюсь на работе, — не стал я играть в ее игры. – Я встречаюсь со старыми друзьями.
- За старых друзей!
Я задел своим стаканом ее. Мы выпили.
- Меня ты тоже представишь как старого друга? – полюбопытствовала Гипоксия, поднимая с пола свою белую сумочку, чьи сметанные бока покоились на цветном целлофане. – Завтра, в пять?
Я печально улыбнулся в ответ:
- Хотел бы, чтобы все было так просто…
- Все и есть просто, — с умным видом разглагольствовала Гипа. – Мы друзья, когда-то бывшие любовниками, о чем сообщать не обязательно, и актуален лишь наш нынешний статус. Статус друзей.
- Скажешь это завтра, — плел я интригу, подзуживая ее любопытство. – В пять…
- Что такого особенного в ней? – прищурила глаза Гипа. – Отдерни занавеску.
- Поделись стратегически важной информацией, — перевел я. – Прости, нет. Будь готова к неожиданностям.
Я плеснул в стаканы — на дорожку. Мы быстро выпили.
Она качнулась в сторону выхода, приглашая меня следовать за нею.
- А они предвидятся? – изогнула она хитрую бровь.
- Не знаю, — пожал я плечами. – Может, и нет. Ничего такого, чего бы ты не знала. — Я запутал ее еще больше.
Гипа рассерженно замолчала, пытаясь понять, что я имел в виду: ее осведомленность в женских делах или что-то, понятное только мне.
Мы покинули место свидания.
- Знаешь, — сказала она, когда мы выбрались на асфальтовую дорожку. – У нас не получается полноценного диалога, потому что я не владею информацией, которой владеешь ты.
- Готов продолжить разговор завтра, — невозмутимо сообщил я. – После пяти.
Гипа презрительно скривила губы, давая понять, во-первых, что ей глубоко наплевать на мои загадки, во-вторых, не факт, что ей завтра захочется говорить на эту тему. Однако я знал: любопытство снедает ее.
Я улыбнулся, представив завтрашнее «пять», куда Гипа несомненно явится во всеоружии, активизировав все маломальские детали себя и проявив к каждой острое внимание. Она разбудит все, что покоится в милом флаконе под названием «Гипа», ожидая, что против нее будет выставлена столь же сокрушительно боеспособная единица, вооруженная до зубов, — плюс секретное оружие. И первый тяжеловес, которого, для разминки, Гипа намеревалась одолеть, была Астма. В некотором смысле Гипа брала меня с собой ради тренировки перед главной встречей.
- Сколько лет прошло? – между тем спросила Гипа.
- Четыре года. Когда-то я думал, что не смогу прожить без тебя и десяти часов, иногда даже испытывал себя, не звоня тебе несколько дней.
- Дурак, — коротко определила она.
- Почему? – не понял я.
- Зачем?
Я не знал, как объяснить. Тогда я сопротивлялся ей, словно демоническим силам, без устали мутившим рассудок, заполнявшим сознание, управлявшим мною на расстоянии. Объяснения остались в том времени.
- Не знаю. С тобой так никогда не было?
- Никогда, — чуть подумала она. – Я не создавала для этого предпосылок.
- В смысле?
- Не влюблялась.
- Никогда?
- Ни разу, — с серьезной миной ответила Гипа.
Это была ее месть за мои интриги. Я понял это, но все равно стало неприятно. Злая честность была ее любимым оружием.
- Я тоже, — поделился я.
Ложь далась легко, несмотря на ее пронзительный взгляд. Захотелось курить, но я подозревал, что Гипа расценит это правильно. Я сдержался и спокойно выдержал ее взгляд. Она отвернулась, сделав вид, что ей все равно.
Мы мерно двигались по асфальтовой дорожке, по сторонам мертво высились впавшие в осеннюю спячку аттракционы. Ближе к небесам ругались вороны, вокруг не было ни души, и в довершение, навевая мысли о нереальности происходящего, установился редкий погодный штиль, сродни парковому безмолвию.
- Парк будто создан для парочек, — прочла Гипа мои мысли.
От центральной аллеи отходило множество мелких извилистых дорожек, и парк мог быть далеко не пуст, но благодаря лабиринту асфальтовых лент и густоте растительности создавалось ощущение одиночества, иное присутствие надежно укрывалось хитроумным устройством местного ландшафта.
Гипа продолжила:
– Заметь, мы идем по центральной аллее, и никого…
Будто специально, впереди, на дорожном возвышении объявились две человеческие фигуры.
Я ухмыльнулся.
Гипу взбесило ситуационное вероломство. Кроме того, она, возможно, услышала мою усмешку, и, минув двух серьезных, как жизнь, милиционеров, опять подала голос:
- Эти не в счет.
3.
На выходе поймали такси. Путь до Астмы был не близкий, а на романтику метро мы были не способны.
Желтые дверцы совпали в хлопке, разметав лиственные пирамидки.
Нарушая глухую тишину, в наше объединенное сознание вторгся старенький магнитофон, памятуя о чем-то музыкальном пятигодичной давности. Седая голова водителя качалась в такт музыке, а в такт ей качала забавной макушкой оранжевая собачка на приборной доске.
- Тебя кто-нибудь ждет там? – поинтересовался я, когда мы плавно тронулись. Я не имел в виду место, куда мы направлялись.
- Меня всегда кто-то ждет, — пожала она плечами.
Будь эти слова рождены другими устами, я, наверное, дернул бы уголком губ, забавляясь подобным бахвальством. Но в ее интерпретации это звучало без кокетства. Мне стала очевидна риторичность вопроса.
- Кто он? – спросил я, сооружая физиономию поблагодушнее, чтобы ее внимательные глаза не прочли чего-нибудь большего, чем рядовое любопытство.
- Горнолыжник, — отозвалась она. – Спортсмен.
- Любишь его?
- Тему любви мы с тобой уже сегодня обсуждали.
- Что же держит тебя с ним?
- Ничего. Потому я здесь, езжу с тобой по старым друзьям.
- Что ты сказала ему?
- Просто собралась и поехала.
Я не нашелся, что спросить еще. Припомнились схожие ситуации, где главным героем был я. Тогда Гипу тоже ничего не держало. Она ничего не говорила и могла просто исчезнуть, объявившись спустя время — с невинной улыбкой на зломлице.
- Правда любишь ее? – спросила она.
- Правда, — сказал я. – Ее нельзя не любить. Если я умру рано, то только потому, что любовь в лохмотья истреплет сердце. Не представляю, как буду жить без нее. Она нужна мне, как воздух.
- Красиво, — с уважением отрезала Гипа, прервав меня.
Уважение это было не ко мне, а к той, о которой она пока только слышала. Тем не менее ей не хотелось слышать подобного, и по лицу ее было видно, что она пожалела о вопросе. Диалог зачах, а над бровями Гипы проснулись едва заметные морщинки, обозначая озабоченность, главной причиной которой, я уверен, были завтрашние пять часов. Это в который раз выбросило на лицо мое улыбку.
- Будем молчать? – подначил ее я, намекая на свою понятливость.
- Мы не виделись кучу времени — чтобы молчать? – не поддалась она, параллельно пытаясь заставить меня почувствовать себя идиотом или, по крайней мере, человеком, задающим глупые вопросы.
- Наверное, нет, — поддался я и почувствовал себя неуютно.
- Расскажи, — не стала продолжать Гипа, хотя могла и любила так делать, – где вы познакомились?
Я выждал, пытаясь сориентироваться.
- Там, где и с тобой, — пожал плечами я. – На пляже.
- Она была в купальнике?
- Конечно.
- У нее хорошая фигура?
- Очень. У нее неправдоподобно длинные ноги.
Гипа машинально скосила глаза в сторону своих ног, замаскированных в черные брюки, и там увидела то же, о чем я только что сказал.
- Купальник открытый?
- Закрытый. — Психологический тест не нравился мне непонятностью.
Я закурил, подал сигарету ей. Мы красиво сыграли. Я выбросил руку с зажигалкой и пламенем, она чуть двинула уголком рта, пасуя туда сигарету, чтобы коротко задеть ею оранжевое пламя. Все получилось.
- Я бы надела открытый, — заметила она, затягиваясь. – У нее талия не в порядке?
- Ты бы – да, — не стал спорить я. – Полный порядок везде, дорогая.
- Цвет? – прищурила глаза эта ведьма.
- Синий, — сквозь зубы не смог не ответить я, и в бегстве от ее глаз почувствовал, что краснею.
- Си-и-ний… — протяжно констатировала она.
- Психологический тест?
- Может, она понравилась тебе ассоциативно? – кокетливо спросила девушка. – Пляж, хорошая фигура, неправдоподобно длинные ноги, синий купальник…
- Закрытый, — опять напомнил я. – Скромнее… Синий тоже бывает разный!
- Мелочи, — отмахнулась она и выдала: – Нюансы. Наложение эмоционально активных воспоминаний, пронизанных чувственными элементами, привело к синтезу двух жизненных фрагментов. После чего ассоциативное восприятие, невольная рефлексия привела к созданию образа, который ты уже полчаса описываешь. Образа, кстати, комбинированного, то есть воссозданного тобой в рамках защитной функции твоей психики на душевно-разлагающую динамику собственной чувственной сферы.
- И в чем же, по-твоему, причина душевно-разлагающей динамики? – постигая ее вечные намеки, спросил я.
Гипа хитро улыбнулась, но глаза ее убежали в сторону окна, а на лицо выплеснулась краска. За окном было действительно красиво, но сейчас взгляд самовлюбленной бестии застилали собственные мысли, сердечно любящие свою хозяйку.
- К чему ты это? – Я хотел продолжить ее смущение, заставляя объяснять мне ход мыслей.
- Может, ты не любишь ее? – посмотрела она на меня внимательно.
- Может, ты любишь не ее? – осклабился я. – По-моему, твой вопрос звучит так.
- Предположим. И?
- Ее, — убежденно сказал я. – Но действительно — пляж, длинные ноги и синий купальник.
- Странно.
- Странно ли?
Гипа надула губы и демонстративно отвернулась, предоставив на обозрение гладкий затылок, волосы оставили его беззащитным, будучи стянутыми в тугой хвост на темени. Этот кусочек ее был так же несдержанно мил, как и все прочее, в совокупности представляющее Гипу. Я долго всматривался в него. Вдруг заметил, что на меня пристально смотрят хитрые глаза.
- Обидно слышать по отношению к другой женщине то, что ты не раз говорил мне, — после непродолжительной дуэли взглядов заявила она, любительница заявлений, ультиматумов, а с ними — колючих укоров и злющих словесных москитов. – Получается, ты говорил неискренне. Раз так, значит, неискренне и то, что ты говорил мне вообще. Получается, я не могу верить ничему из сказанного тобой ранее, а это очень тяжело, ведь ты часть моего прошлого. — На моих глазах умирал исключительный следователь.
- Мне трудно вспомнить, было ли это искренне, — выстрелил я в упор. – Прошла куча времени! Если напомнишь, что именно я говорил, могу попытаться вспомнить степень искренности.
Глаза Гипоксии в секунду из человеческих сузились в кошачьи, красивое лицо стало металлическим. Она с неожиданной ненавистью окинула меня взглядом, не верящим в мою полноценность. Губы бесшумно сдулись, то, что осталось и не подобралось, загорелось презрением.
- Думаешь, нам есть смысл ехать в одной машине? – холодно поинтересовалась она.
Я не стал отвечать на сложный вопрос, воткнул окурок в пепельницу, попросил таксиста остановиться, и, бросив ему на сиденье полтинник, вышел в шум и редкий холодный дождь. Прежде чем закрыть дверцу, наклонился над широкой берлогой салона и, вдумчиво побродив глазами по дорогой мне блуднице, встретился с ней глазами в отражении. Милые глаза, не моргая, смотрели на меня из противоположного окна, делая вид, что увлечены природой.
- Неправдоподобно длинные ноги, – бросил я в ее мирок и, расставаясь с нею, хлопнул дверцей.
Последняя фраза, брошенная словно ни к чему, обладала мощнейшей психоделической силой и, минуя рядовую констатацию, оказывала пораженческий эффект на сознание поражаемого, безусловно, женского пола. Усваиваясь жертвой, претерпевая различные смысловые приложения, изнутри она разлагала негативные последствия сказанного дотоле и постепенно перестраивала общую отрицательную массу в легкий позитивизм.
Я застегнул молнию на куртке, убрал руки в карманы и, проводив длинное желтое тело такси взглядом, безразличной походкой бездельника побрел прочь.
Настроение было приподнятое, я даже улыбался, вальяжно шагая по лужам. Мимо бодро проносился зонтиковый люд, но меня интересовала только неприметная сине-зеленая вывеска «Кафе», под которой неоновыми пузырями светились кровавые буквы «Открыто».
Я поверил этой надписи, и через минуту сидел в теплом уютном заведении, где почти никого не было и дозволялось курить.
Широкое окно, возле которого я занял столик, выходило на улицу, было видно, как дождь флегматично долбит асфальт. Первым делом я закурил, ожидая, когда меня заметят.
Присутствие со мной в одном городе Гипоксии мягко волновало. Она применяла старую тактику — появление из ниоткуда. Что позволяло ей в отдаленном прошлом странно оказываться на днях рождения моих знакомых, которые и не должны были знать ее, зато именины многих наших общих друзей она нагло игнорировала. Она легко могла очутиться свидетельницей на свадьбе моего сослуживца. Сидеть за соседним столиком в месте, куда я выбирался впервые, при этом масса приличных заведений вокруг зоны нашего проживания не удостаивались ее присутствия. Она могла быть, а могла и не быть, а потому бесполезно было ждать ее. Она появлялась из ниоткуда и пропадала в никуда. Сейчас я собирался перенять ее тактику.
- Что-нибудь будете заказывать? – отвлекло меня от окна и мыслей миниатюрное белобрысое создание. В маленьких пальцах подпрыгивал блокнот и бегала ручка.
В данный момент в пище меня интересовала скорость ее приготовления и потребления. Я заказал все самое простое, убил в пепельнице сигарету и, дождавшись, скоренько поел, размышляя о том, как забавно заканчивается день.
Расплатившись, я выбрался назад, в дождь.
Там меня привлекла цветом красная телефонная будка, где я и оказался, выбирая из разных карточек – телефонную.
- Алло? – Нежный голос был следующим фрагментом моей жизни.
- Любовь моя, — сказал я, дав ему, красивому, стихнуть, а эху жалобно умереть. – Я задержусь, приехал старый друг…
- Ты нас познакомишь? – спросила жена, в голосе которой едва различались недовольные нотки.
Это означало: «Почему бы вам не приехать к нам, не взять вина и не устроить легкий кутеж?»
Я не стал разоблачаться, что слишком умный, и ответил:
- Само собой. Но сегодня мы едем по старым знакомым. — Тон мой был непреклонен. – Помнишь китайский ресторанчик, где мы ели из одной тарелки? Завтра в пять, там.
- Мне ехать одной? – Вопрос звучал в металлической тональности.
- Поедем вместе, — ответил я. – Приду утром. Хорошо?
- До утра, — по-своему ответила она и повесила трубку, оставляя иное на мое размышление.
Она была мастером психоделических фраз. Почти сразу захотелось перезвонить, но я точно знал — если хочу что-либо изменить, нужно отправляться со старым другом домой. Или звать суженую к нам, третьего дано не было. Потому я с сожалением выдернул карточку из паза, покинул телефонную будку и, подобравшись к краю щербатого тротуара, поднял руку.
Еще одно желтое тело мгновенно и с удовольствием поглотило меня, чтобы выплюнуть на другом конце Москвы через полчаса не утомительной езды под джаз-музыку и дождливое соло.
3.
Звонок засвиристел механической птицей. В волнении я подобрался, слыша, как тревожно постукивает по мелодичным ребрам бойкое сердчишко. Пакет с вином, конфетами и мороженым тортом перебрался вперед, нагрузив колени, в попытке создать символическую защиту.
За металлической дверью с одиноким глазком и № 66 мерно плескалась незатейливая музыка. Женский щебет, явившись вдалеке, тонко нарастал. Становились понятны отдельные смешные слова. Замки громкоголосо защелкали, пока я в напряжении чувствовал, как влажнеют нос и подмышки.
Передо мною предстала Астма. В цветастом шелковом халате, полном к тому же огнедышащих черных драконов. Голые ноги с прозрачными ногтями попирали пол черными босоножками на очень высоких каблуках. Волосы были едва собраны в хвост. Астма курила нечто тонкое, чисто женское, и выглядела очень по-домашнему, если не считать обуви. Но она любила — мешать не смешиваемое, совокуплять не совокупляемое. Огромные глаза неторопливо сосредоточились на мне. Прогнозировать дальнейшее было опасно, ждать — тем более.
Я не дал Астме опомниться и, шагнув вплотную, припал к широкой пьяной улыбке. Под напором всего плохого, повязанного в душе Астмы с моей отвратительной персоной, улыбка ее собралась было померкнуть. Однако то ли потому, что плохого было меньше, чем я думал, то ли потому, что все относящееся ко мне плохое зиждилось пусть и на тонких подпорках, но все же положительного, на поцелуй Астма ответила. Хотя и не обняла.
Поцелуй длился долго. Я соскучился по ней, она соскучилась по мне , она же и первой отняла губы. Потом обычно нежная ладошка ее взлетела, и щеку мою обожгло яростное пламя.
Я доблестно стерпел острую боль, и, потупив взгляд, сказал кодовое слово:
- Прости. — Лик мой изображал смирение, вид был полон раскаяния и печали.
- Простила, — ответила она, фокусируясь на отдельных чертах моего лица, словно восстанавливая в памяти. – И где ты был все это время?
- С женой, — ответил я честно, осознавая, что как раз это и будет для нее менее всего болезненно.
- Жена-а-а… — протянула Астма, но лицо ее посветлело. – А у меня гости.
- Знаю, — кивнул я с мелкой ухмылкой.
- Знаешь? – нахмурилась Астма. – А она не говорила, что вы виделись…
- Виделись, — повторил я за ней. – И поссорились.
Астма повторила мою ухмылку, и я пожалел, что сказал о встрече с Гипой. Астма посмотрела на меня сверху вниз, задержавшись на глазах.
Гибкое тело ее сдало назад, и проход освободился:
- Заходи.
- Сейчас. — Я нерешительно замер на пороге. – Пойду перекурю. — Я смущенно потрогал щеку. – Остужусь.
- А, — поняла она, и левая моя щека, так же, как чуть раньше правая, взорвалась пламенной болью. – Не торопись!
Глаза ее торжественно поблескивали, она была уже пьяна и в пьяной дымке отчетливо красива. Вульгарность ее вида и маслянистых глаз, чья огромность затягивала и мутила, защекотали меня изнутри. Я видел бледные рядки рождающихся морщинок, темные круги под глазами, неприбранные волосы, тем не менее память прошлых лет вдохнула в мою симпатию новые силы.
На ходу обременяясь сигаретой, я вручил Астме пакет и поспешил вниз.
Сигарета, как ни странно, не помогла собраться с мыслями, хотя обычно служила осью, на которой понемногу начинала крутиться упрямая сфера мышления. Не любящее сосредоточения левое полушарие стоически циклилось на Гипе, правое нервно перебирало четки нескольких минут общения с Астмой. Где-то посередине и обыгрывалось удивление сегодняшним днем, неожиданно интересным. Кроме прочего, горели обе щеки, заряжая и без того горячую голову нездоровым огнем. Дождь мгновенно умирал на их конфорочной злости, и лишь спустя минут пятнадцать я решился вернуться под дверь с колышущейся за нею музыкой.
Астма намеренно долго, изводя меня, не открывала. Механический соловей ее устал заливаться, прежде чем за тонким деревом родился нежно-пьяный говорок, с кем-то продолжительно переговаривающийся.
Вот замки сдали позиции, и мое бренно-мокрое тело допустили под низко висящую китайскую лампу с кисточками, в кроваво-красные «кирпичные» обои, во множественность женской обуви, громоздящейся полукругом, пред лукавые глаза хозяйки дома, в которых отражались продолговатые плафоны.
- Вы к кому? – спросила она, держа в руках фужер, где опасно покачивалась красная жидкость, напоминающая то, что я покупал полчаса назад в магазине неподалеку.
- К женщине, — тонко вполголоса пропел я. – У которой давно не был, но о которой всегда вспоминал и к которой всегда непостижимо тянуло.
- Врешь, — отрезала Астма. – Вспоминал бы…
Я не дал договорить, многозначительно показав безымянный палец, где тускло для меня, но ярко для нее поблескивало золотое кольцо.
- Я не сказала ей, что ты здесь, — заявила Астма, наблюдая, как я разуваюсь. – Той, о которой ты всегда вспоминал и к которой тебя всегда непостижимо тянуло.
Я смутился, потому что пытался вести себя с Астмой так, будто она дура.
Женская ладошка опять взлетела, вожделея деструкцию, но подле самой цели я цепко изловил ее:
- Не увлекайся, — попросил я и едва успел поймать вторую руку. – Не нужно! – Голос мой был тверд и сух.
Астма обмякла, перестав твердо стоять на ногах.
Пришлось поймать и ее:
- Сволочь! — убежденно бросила она мне в уши.
- Сволочь, — согласился я.
Мягкое тело ее заново налилось силой. Она встала на ноги, высвобождаясь из моих рук. Пепельные волосы ее были убраны и захвачены заколкой. От нее приятно пахло, запах был совсем свежий, так же свежи были и губы, и пудра на чуть увядших щеках.
- Идем, — позвала она.
Мы покинули прихожую, двигаясь вдоль нарисованных кирпичей. После того, как мы проложили собой букву «г», нас встретила белая дверь, с витражным стеклом, сквозь которое разноцветными кусками просвечивала женская голова, размытая в духе Пикассо.
- Гипочка, — ласково пропела Астма, приоткрыв дверь. – К нам кое-кто зашел. Ты будешь рада его видеть.
Дверь с силой распахнулась и шумно ударилась в стену, едва не потеряв стекло. Открылся обзор на тесную, но уютную кухню, с небольшим круглым столом в углу. Возле него стояли два стула и табурет, поверх уместились нехитрые яства, занято было лишь одно место. Я увидел неправдоподобно длинные ноги, возлежащие друг на друге, тонкую кисть, ловко вращающую фужер вокруг своей оси, розовый уголок губ, справляющийся с сигаретой, белый свитер, продолжающий аккуратный профиль, отличительно белого цвета.
Удивленное лицо Гипы перестало быть таким при виде моей наглой физиономии. Она приподнялась, изображая счастливую улыбку, театрально обхватила меня за шею и попыталась чуть раскачаться. Однако, уловив мою нерасположенность к ее играм, просто чмокнула в алую щеку и вернулась на место, где укуталась в холодное равнодушие.
- Как ты? – спросила она, будто незаинтересованно.
Я привык играть в ее игры, и знал, что холодное безучастие скоро пройдет, ведь такой сценарий возможен лишь при наличии двух мужчин и одной женщины, но не наоборот.
- Ничего, — подыграл я. – Как ты?
Улыбка Астмы жгла меня сбоку.
- Тоже ничего, — поморщилась Гипа. – Выпьешь?
- Меньше официальности, ребятки, — вмешалась хозяйка, ловя сильной рукой длинное горлышко бутылки, а другой рукой роняя меня на табурет. – Я наслышана о бОльшем огне в вашем прошлом, чем тлеет в этом скучном диалоге. Что скажешь, румяный? – выразительно глянула она на меня.
- Я и не знала, что вы хорошо знакомы, — наблюдая за ростом уровня жидкости в ее стакане, молвила Гипоксия. – Давно знаемся?
- Пару лет, — пожал я плечами.
Астма добавила:
- А то и более. — Ухмылка разверзла ее красивый рот. – Москва, дорогая, объединяет тех, кто приехал в нее из одной точки. Это ты к нам в гости.
- Да, — согласилась Гипа, поднимая фужер. – Я в гости к тебе. И к тебе я в гости, — глянула она на меня, намеренно разделяя нас, «москвичей», и вставляя шпильку Астме за наше объединение. – За хороших гостей и за друзей во всех городах!
Мы дружно выпили.
Астма заняла место за столом.
Две пары разных глаз, больших и маленьких (каждые были примечательно замечательны, обладали силой, могли испепелить, могли вдохновить на подвиг, а могли и заморозить в лед) собрались на моей скромной персоне. Две разные улыбки (каждую хотелось накрыть своей), понимая мое бедственное положение, разлились на ослепительно красивых лицах, не пуская слов и молчанием угнетая меня.
Игра усложнялась. Они не захотели соперничества, которое было смыслом их жизни в прошлом; они не стали охмурять меня, чтобы проверить силу своего оружия, как раньше, и в чем обе были отличные специалистки, — не хватало только Жажды. Они выбрали меня в качестве жертвы, обе имели на меня небольшой, но зуб, а посему решили малость помучить и избрали общим врагом. Это я прочел в их глазах и улыбках, это притаилось в их молчании.
Положение отличалось незавидностью, усилием воли я сконцентрировался на пачке сигарет и неторопливо закурил. Потом махом допил вино и поочередно, но подолгу посмотрел на них, на каждую.
- Рад видеть вас обеих, — сказал я, приняв свою очередь объединять и понимая, что для них, себялюбивых, это острее, чем удар ножа. – Замечательно выглядите! — Лицо мое было искренне, но я обобщал — и видел, что им это не нравится. Чем больше обобщения, тем меньше искренности. – Годы бегут, а красота не вянет. За вечную красоту!
Бутылка обежала их стаканы. Первой я все-таки налил Гипе, что и обусловило бОольшую ее радость тосту. Данную малость она правильно приняла за более четкий акцент на возбудителе моего тривиального красноречия.
- Ты тоже ничего, — мстительно заявила Астма.
Обе звонко рассмеялись, и смех был нарочито долгим.
Я не подал виду, добавив:
- Пластическая хирургия.
- Представляешь, — перебила меня Гипа, обращаясь к Астме, – Рома обещал познакомить меня со своей женой, красочно описывал ее, просто-таки заинтриговал. Ты случайно незнакома с нею?
Астма покачала головой.
- Не видела? – допытывалась хитрая гостья.
- Ты уже спрашивала, — лениво брякнула Астма, пряча волшебное лицо в сильных ладонях. – Забыла?
Улыбка Гипы померкла, лицо стало опять металлическим. Глаза с ненавистью опустились на затылок отвернувшейся соплеменницы, и если бы взгляд был тяжелым предметом, на жизнь хозяйки квартиры я ставку не сделал бы.
Правила игры в который раз поменялись. Похоже, стервозная Астма решила идти против всех. Она отняла лицо у рук, торжественная улыбка обременила нежные черты красивым сволочизмом.
Астма краем глаза глянула на Гипу, которая уже была спокойна и притворялась пьяной:
- Неужели? – Высоко подняла она брови. – Видишь, перехвалил ты нас, Ромочка, стареем. Я не помню, что спрашивала, а она не помнит, что так и не ответила, потому что прогремел звонок — приехали вино, конфеты, с ними торт, а с тортом кот.
Начиналась игра «каждый за себя».
Астма прыснула.
Гипе это не понравилось.
Она проглотила соседку глазами, и повернулась ко мне:
- Сигарета?
Мои закончились.
Две пустые пачки лежали на столе, а при упоминании о сигаретах всем захотелось курить.
- Нужны сигареты, — констатировала Гипа. – Если попрошу, сходишь? – полуласково улыбнулась она в мою сторону.
Не идти было бы странно. Я пошел, не торопясь.
И оказался за дверью. Ушел туда, откуда принес вино, торт и конфеты. Не было меня минут двадцать.
Когда вернулся, с двумя пачками сигарет и парой пыльных бутылок вина, застал следующее. Гипа размеренно пускала в потолок синий дым «Парламента», перед ней лежала свежераспечатанная пачка. Лицо было, как всегда, бесстыжее.
В ответ на мой непонимающий взгляд она заявила:
- Нашла у этой суки.
Рядом пыталась удержаться на стуле одурманенная Астма. Глаза были закрыты, пальцы судорожно ловили край стола. Голова клонилась к низу, и лишь малая часть ее существа еще пыталась сопротивляться.
Маловероятно, что Астма напилась так с двух бутылок сухого.
- Что с ней? – посмотрел я на Гипу.
- Клофелин, — спокойно ответила Гипоксия.
- Откуда у тебя?
- Из недавнего прошлого, — ответила Гипа. – У меня был тяжелый период, нужны были деньги и при этом стояла задача сохранить себя как женщину, понимаешь?
- А ее зачем?..
- Она устала, — просто объяснила бесовка. – Да и не к чему она нам. Я узнала, что хотела.
- А что ты хотела узнать?
- Кто из нас на что способен, — серьезно пояснила Гипа. – Жажда пьет, значит, могу ее и не навещать, но мне было интересно, что сталось с Астмой. Результат моих наблюдений меня устраивает. К тому же твое поведение… — Мания величия скользнула по ее губам самодовольной улыбкой, самоуверенность была сокрушающа и заразна.
Я поставил на стол вино, бросил сигареты. Глаза мои с сомнением поглядывали на проваливающуюся в сон Астму. Я вглядывался в ее млеющий лик, иногда переводя глаза на Гипу, что равнодушно курила, не обращая внимания на нас.
- В вино? – полюбопытствовал я.
- Да, — неохотно ответила Гипа. – Забудь. Ты здесь не для этого, она бы только мешала. Я хочу поговорить с тобой, она нужна была на пять минут, для констатации.
- Поговорить…
- Да. Поговорим?
- Давай.
- Хочу повспоминать, как это было, — лукаво подмигнула она. – Люблю рыться в прошлом, а ты — часть моего прошлого. Так же, как и я — часть твоего.
Я смирился и не задавал вопросов, на которые она не хотела давать ответы. По большому счету Астма действительно была не нужна нам, мне в частности, хотя я, сродни прочим самцам, и помаргивал в ее сторону серым оком. Но причина, по которой я был здесь, и даже не то что был, а примчался, как до этого примчался в парк, сидела рядом, вытянув неправдоподобно длинные ноги. Пускала кольца, улыбалась всепонимающей улыбкой, от которой становилось не по себе. Та, у которой я давно не был, но о которой всегда вспоминал и к которой меня непостижимо тянуло. Мы не виделись кучу лет, но хотя бы раз в три дня я тянулся мыслью к замечательным профилю и фасу, и по сердцу моему и памяти бежала тогда гармоничная рябь, что бывает на воде при легком ветре.
- Ты не только часть моего прошлого, — глядя в демонические глаза выдал я, – ты часть меня.
Вино тянуло в откровение. Прошло много лет, и то, что я говорил ей раньше, захотелось сказать сейчас.
- Не люблю быть частью чего-то, — наморщила лоб и нос Гипа. – Люблю быть целостностью. — Длинные ее, но тем не менее — пальчики собрались вокруг наполненного моими стараниями фужера. Следуя ее ходу мысли, я продолжил свой. – Хочу посмотреть кое-что, — вкрадчиво добавила она и поднялась. – Тут должно было кое-что остаться…
Руки ее легли мне на плечи и притянули к себе. Горячая голова моя, как в снег, ласково погрузилась в белую шерсть, под которой дивно дышала Гипина грудь. Но ухватив меня за волосы, она отняла мое лицо от себя, пальцы ее собрались на моем подбородке, она потянула его вверх и, внезапно приложив к губам моим собственный фужер, резко влила содержимое внутрь. Сильные пальцы взялись за воротник моей рубашки и, рванув, оставили вещь без двух верхних пуговиц. Это позволило ей оттянуть ворот назад и увидеть мою спину. Злая рука скользнула туда.
Я почувствовал, как по множественным рубчикам на плечах и спине скользит электрический кончик ее пальца:
- Сохранились, — удовлетворенно проговорила Гипоксия.
То были укусы, старые, превратившиеся в рубцы. Шрамы, глубокие когда-то, дико болезненные и по мере причинения, и по мере заживления. Их было много, и все они были частью ее. Она страсть как любила кусаться, и я не мог запретить, зная, какое удовольствие это доставляет ее маленькой экстремальной сущности.
Она отняла руку от моей спины, крепко взяла меня за плечи и оттолкнула.
- Налей! – показала Гипа пустой фужер.
Я сделал это так быстро, что залил скатерть. Гипа опустилась на стул.
- Расскажи мне обо мне, — попросила она, начиная одну из любимых ею игр нашего прошлого. – Только ты умеешь говорить правильно, остальные лишь чувствуют, но настолько убоги словесно, что не способны выразить всего, и мычат пустое «люблю». А ты можешь расшифровать, что творится в душе твоей и при том не сказать самого главного, что безумно раздражает, но зато влечет слушать и слушать.
- Творилось, — овладело мной ослиное упрямство.
- Творится, — не поверила Гипа. – При всех твоих песнях о жене, я чувствую, что я — часть тебя, к сожалению, только часть, не целостность, но и эта часть достаточно велика. — Она повторила мои слова, интерпретировав их и правильно, и не правильно.
Возразить я не сумел:
- Ты умеешь влюбить в себя, — опустошив свою посудину, произнес я. — Это талант, прирожденный дар. Даже, когда в итоге начинаешь понимать, что ты очаровательная дрянь, все равно восхищаешься умением залезть в душу, выесть сердце. Думаю, это единственное, что ты умеешь. Совокупность тебя — и есть орудие поражения. Ты словно никогда никем не интересуешься, но каждому намекаешь на крохотный шанс. Намек столь неуловим, что порой в него не веришь, хотя подсознательно понимаешь его не случайность, а потом… — Я отпил прямо из бутылки, неотрывно глядя, как и за ее огненными губами скрывается кровавая жидкость. – Кое-кому ты можешь подарить немного счастья недолгим присутствием, пусть счастье будет относительным, что за счастье без главных столпов: доверия и некоторой независимости. Некоторой! И обоюдной! Ты-то будешь независима абсолютно, а кое-кто – абсолютно зависим. Такое счастье густо замешано на боли. Но даже такое, ущербное, оно скоро истощится, потому что ты устаешь от людей быстрее, чем они понимают, что уже не могут без тебя. Когда ты сказала мне, что все… Как только я осознал, о чем ты… в душе зазвучал орган, резко и неожиданно, а главное — так оглушительно, что я чуть не оглох. Когда имеешь дело с тобой, трудно относиться к жизни, а соответственно и к тебе по-философски. Относиться по-философски возможно, если имеешь опыт общения с противоположным полом, знаешь гнилую подлую людскую сущность, которая проявляется, когда тебя, то есть меня или кого-то еще, нет рядом… — Я перевел дух, не отрывая от нее глаз и в ответ получая то же. — Тебе тут нужно отдать должное: тебя никогда не смущало присутствие кого-то рядом, с кем ты имела эмоциональную связь. Правда, от этого не легче… Все зависит от того, с какого ты боку… Потом может показаться, что лучше бы ничего и не знать, пребывая в розовом неведении. Если поразмыслить, лучше быть в курсе, чтобы начать собственную игру. Так вот, о философском отношении к жизни. Это когда ты относишься к людской сущности, как к тому, что невозможно изменить, а, значит, воспринимаешь ее как данность и сам действуешь соответственно – зачем оказываться в дураках? Конечно, мерзко… — Улыбка Гипы попеременно меркла и загоралась. Ей не нравилась смысловая связь сказанного с нашими отношениями. Я же просто чередовал лесть с солью, чтобы не разозлить ее вконец, не вызвать ссору, а одновременно мелко подзуживал воспаленное самолюбие бестии. — Иначе никак, раз уж имеешь дело со стервами. Это поначалу. Потом привыкаешь, и даже начинаешь испытывать удвольствие. Ты вроде и свободен, делаешь все, на что толкает тебя разум и либидо, а с другой стороны, эмоциональные кандалы вроде по-прежнему есть. Вы вместе, вы делитесь теплом, вы нежны, все будто хорошо. Ты рядом, я не знаю того, чего не надо знать мне, ты не знаешь того, чего не нужно знать тебе. На лукавую улыбку твою я способен ответить своей лукавой, у нас обоих, а не у меня одного, появляется ощущение недосказанности, липкой тайны, но мы слишком горды, чтобы расспрашивать, копаться в грязном белье друг друга. Так все и продолжается, пока люди или не разбегутся, или не осознАют, что не могут друг без друга, тогда – обмен штампами в паспорте, обмен кольцами. Два святых обмена, после которых сценарии так различны, что говорить не имеет смысла. — Я оросил горло и продолжил: – Но ты! Тут все иначе, болезнь моя была так яростна, так радиоактивна, так всепоглощающа, что в огромной пасти ее пропали и разум мой, и здравый смысл. Я не мог мыслить логически, не мог играть, я просто тупо любил. — Гипа улыбалась, но левый уголок губ ее был мертв, настолько не нравилось ей прошедшее время, в рамках которого я развивал свою мысль. – Твоя жестокость, бесцеремонность заставляли меня пылать все сильнее, твои черствые игры рвали на детали мое сердце. Я мучился… И, знаешь, я ни разу не изменил тебе за время нашего общения. Ты — существо, которому страшно причинить боль, тем более изменой. Я болел тобой так, что мне хотелось хранить тебе верность, хотя до встречи с тобой я не думал, что это возможно, и вообще — к этому понятию относился со снисходительной улыбкой. Хранить верность – все равно что не курить. Курят все. Не курить – вот что необычно. Сейчас все уверены, что едва ли можно хранить верность, все предвкушают интрижки. А я понял тогда, что гораздо лучше знать только тебя и только… Как наивно это ни звучит, я даже горжусь этим. Изменить не трудно, трудно — не изменить. — Нынешние откровения были еще обнаженнее, чем когда-то, руки мои почему-то дрожали. Я закурил, выпил. Гипа наблюдала за мной, медленно потягивая вино. – Хорошее было время, хотя сердечная мышца моя постарела тогда лет на десять. То же я испытываю к Кате…
- Катя, — тихо повторила Гипа. – Значит, ее зовут Катя.
- Я не говорил? – удивился я. – Мы вместе второй год, и я ни разу не омрачил нашу идиллию ни изменой, ни маломальской ссорой.
Из глаз Гипы, куда я пристально смотрел, выкатились две небольшие точки. Движение их происходило по узкой спирали, точки медленно разрастались и будто двигались ко мне, оставаясь на месте. Зачарованный, я прервал монолог, пристально пялясь на эту необычность. Гипа продолжала таинственно улыбаться, словно понимала природу процессов, которые начинали происходить вокруг. Голова моя потяжелела, и грубо, с насилием в ее недра вошел сон, бесцеремонно вытесняя реальность и сознание. Я ухватился руками за стол, пытаясь найти опору, точки разрослись до грецких орехов и превратились в кольца. Их прогрессия ударилась резко вширь и, уже круги, они подплыли вплотную к моему лицу, все еще соблюдая аккуратную спираль, и — пропали, будто прошли сквозь меня.
- Бедный мальчик, — вздохнула Гипа, расправляясь с вином. – Говори, пока можешь…
- Что со мною? – млея и борясь с вЕками, вопросил я.
- Клофелин, — призналась Гипа.
- Зачем?
- Зачем-то, — пожала плечами Гипа. – Наверное, это было неправильно. Хотя…
Шея моя готова была переломиться, руки поехали по столу. Голова легла на твердую поверхность, усыпанную пеплом и блестящую винными пятнами.
- Скажи что-нибудь, — попросила она, провожая меня в сон.
- Не понимаю тебя.
- В этом и суть, — вздохнула Гипа. – Сделать так, чтобы ты ничего не понимал.
- Люблю тебя…
- Знаю, — уже издалека шумел Гипин голос. – Но ты поймешь это только завтра. В пять.
- В пять, — бросил я фразу в тот мир. – Ты поймешь сама…
- Бедный мальчик, — поддразнила она меня едва слышно.
- Чугункова… — это был на сегодня мой последний писк , означавший фамилию накормившей меня клофелином старой знакомой, которую она на дух не переносила. Однако реакция ее осталась за кадром.
Едва договорив, я провалился в дремучую темь, походившую на смерть, где все было равно. Там, во тьме, я встретился со знакомыми спиралями, они летали из одного конца в другой, отскакивая от стенок черепной коробки и были единственным различимым.
4.
Из тьмы на меня смотрела страшная физиономия. Она была отчетливо серой, немигающей и опухшей. Гряды мешков мешались с фиолетовыми вкраплениями, и сквозь эту мазню узкими щелками грезились искры глаз. Через секунду, когда я, напуганный, проснулся, серая пелена сползла с глаз. Передо мной бледнело помятое, похмельное лицо Астмы, растерявшее во снах красоту.
Она тоже понимала, что выглядит не лучшим образом, поэтому ретировалась в ванную, спросив на ходу:
- Где Гипа?
- Не знаю, — просипел я, в ужасе глядя на хмурую действительность.
На моей рубашке почему-то не было пуговиц, брюки лишились стрелок и приличия. Те же катаклизмы, чувствовалось, произошли и с ликом, чью мимику плотно заклинило послепраздничными подушками.
- Перегрузились мы вчера, — шумя водой, прокричала Астма.
- Немного, — ответил я, ища координацию.
Рядом на полу синела и белела подлая пачка «Парламента». Я выковырял оттуда сигарету, нащупал в кармане спички и ушел на балкон. Минут пять я плавал в очаровательной осенней тишине. Холод разогнал народ по домам, царствовала благоденственная суббота, ярко желтели листья. Погода остро, но терпимо покалывала под ребра. Балкон был мал, я был мал и похмелен, а оттого чувствовалась моя сокрушительная малость во Вселенной. Легкая тошнота чуть кружила голову, сигареты старались ей помочь, и балкон словно летел тоже, вместе с домом, планетой и моими мыслями. Мысли точно были, но я не мог сосредоточиться на них, и хотя вид имел задумчивый, по существу ни о чем не думал.
За спиной заскрипела дверь. Воруженная «Парламентом» ко мне присоединилась Астма, уже относительно свежая, с прибранной головой, в другом халате, в другой обуви, подрисованная, словом, такая, как всегда.
- Где эта сучка? – опять спросила она.
- Ушла, наверное, — пожал я плечами.
- Я думала, вы уйдете вместе.
- Я решил остаться с тобой.
Она не поверила. Криво улыбнулась, оперлась о перила и задумалась в даль.
Дом ее стоял на естественной возвышенности. Он был высок, выше нашего этажа — только чердак. День разошелся вовсю, однако казалось, что город спит. Сизый туман плотно обложил его китайский стеной.
Мы курили, глядя на ряды домов, что простирались вперед, где, используя погодный материал, грезилось лицо Гипы.
- Поеду, — сказал я наконец, уронив окурок в туман.
- Езжай, — ответила она. – Адрес знаешь, не забывай…
Я чмокнул ее в пахнущую чем-то вкусным щеку. Ноги занесли меня в комнату. Я заглянул в ванную, ополоснул уставшую мимику. Оделся, выпил на дорогу стакан вина, сверился с часами, памятуя о китайском ресторане, где едят из одной тарелки. Времени было еще много. Поискал следы Гипы и нашел крохотную белую таблетку на лоскуте газеты, где синел номер телефона, но не было подписи. Не раздумывая, убрал ее в карман. И удалился.
Был самый холодный день за осень. Под пальто тихо дышала голая грудь. Попеременно приличный вид мой, когда пальто и туфли претили рубашке и брюкам, угнетал, потому первой остановкой был недорогой магазин одежды, где я заменил уставшие вещи. Приосанившись перед зеркалом, потрепав волосы, помассировав для румянца щеки, я сделал вывод, что теперь возможно явиться пред светлые очи суженой, что в несомненном гневе должна была дожидаться меня дома.
Такси вобрало меня в псевдокожаное чрево, я комфортно устроился на заднем сиденье, и спустя пятнадцать минут ленивой музыки был дома.
Мрачным обещанием алел родной красный кирпич, но в ответ на звонок в дверь выглянула монументально-спокойная жена, тут же закрепившая на щеке моей холодный поцелуй, после которого заявила:
- Есть я не готовила. — Это трактовалось как наказание. – Тем более ты сегодня собрался в ресторан…
- Мы, любимая, — попытался я тактично поправить ее.
- Ты, — отрезала она. – Я плохо себя чувствую. Посижу дома.
Я вздохнул.
Около получаса дипломатических переговоров понадобилось представителю одного пола, чтобы убедить представителя второго в несостоятельности его решения. После чего понадобилась небольшая тихая пауза, расформирование в домашнюю одежду, якобы с намерением тоже никуда не идти, после чего усталый, обремененный одолжением голос молвил мне то, чего я жаждал услышать.
Начались сборы.
В этот раз я принимал особое участие, хотя обычно доверял вкусу жены. Сегодня, чувствуя особую ответственность за ее внешний вид, я волновался, нервно перебирал вешалки и тряпки. Был категоричен, но зато когда битва улеглась, от жены едва ли возможно было отвести глаза. Огромные кольца висели в ее ушах, прическа была сложной и высокой, лоб кичился размером и открытостью, она томно улыбалась светло-коричневой помадой. Фарфор шеи плавно перетекал в невероятно узкий брючный костюм цвета ее помады, передающий пластику телодвижений, плюс блестящие черные туфли на каблуках. Плюс минимум золота, да под цвет обуви сумочка, размера и формы яблока. А в дополнение — летний загар, изящество и хитрая улыбка. Дух мой захватило, не говоря о плоти.
- Хорошо? – неуверенно, но и уверенно спросила жена.
- Обалденно! – высказался я. – Так хорошо все сидит на тебе, что хочется вынуть тебя оттуда…
Она улыбнулась:
- А кто приехал?
- Приехал… — Я сбился. – Один человек. Хочу, чтобы ты с ним познакомилась. Когда-то этот человек много значил для меня. Ну и… В общем, так.
- Женщина? – вкрадчиво поинтересовалась жена, наводя последний лоск на себя, великолепную.
- Женщина, — ответил я, боясь возможного разговора.
- Ты когда-то любил ее? – Мои опасения подтвердились.
- Все сложнее, — не ответил я. – Давай поговорим об этом потом.
Жена не настаивала, что мне в ней и нравилось. Она могла потерпеть, если знала, что рано или поздно ответы на вопросы возникнут сами собой, и усердствовала лишь тогда, когда была уверена — завеса тайны приподнимется только благодаря настойчивости.
У нас был запас времени, и мы вышли на балкон покурить. Тумана стало меньше, но обзора не было, всюду высились каменные спины прочих домов. Улицы отличались безлюдностью, лишь одинокий дед с палочкой прогуливался по окружности двора, видимо, переваривая обед.
- Сколько мы вместе? – нарушила тишину Катя.
- Несколько лет, — подумал и сказал я.
- А точнее?
- Ну… — Я сделал умное лицо. – Пару лет…
- Год и девять месяцев, — поправила она меня. – Плохо.
- Что?
- Что нет точности.
- Это что-то значит?
- Не знаю.
- Пытаешься меня анализировать?
- Немного. Где мы познакомились?
Я замер. Вопрос был острый, как шило.
- Забыл?!
- Нет, — сделал я обиженное лицо. – На пляже. На тебе был синий купальник.
- Пляж? – вскинула брови жена. – Вообще-то мы познакомились в центре города. И на мне было синее платье.
- Помню. Меня просто раздражает этот тест, — нашелся я.
- Это наша история, — не согласилась жена и больше ни о чем не спрашивала.
Мы молча докурили, глядя в пространство, представленное камнем и цивилизацией, наши окурки синхронно утонули в расползающемся тумане.
Стопы выбрались вначале в комнату, потом в коридор, потом в подъезд, где мы опять скрестили словесные шпаги. Лифт швырнул нас вниз, потом была продолговатая тротуарная лента и желтое тело такси.
- Не ресторанное у меня сегодня настроение, — вздохнула Катя внутри авто.
Я промолчал.
У ресторана под названием «Два китайца» мы были ровно в пять. Дорожка, выложенная из кирпича, влажного, а оттого симпатичного цвета, дырчатого, как сыр, редко посыпанного листьями, провела нас на веранду. Она по сезону оказалась пуста, одиноко стояли два столика, при паре стульев каждый. Там мы и расположились, обмениваясь незначительными фразами и скорыми наблюдениями. Время определялось выкуренными сигаретами.
Примерно в половине шестого подъехало еще одно такси, оттуда нарочито небрежно выпорхнула Гипа. Она близоруко поводила головой из стороны в сторону, видимо, распознала меня, потому что издалека замахала рукой и, теперь показательно грациозно и медленно двинулась по кирпичной дорожке.
Я глянул на жену. Она была спокойна, легко улыбалась. Но по мере приближения незнакомки улыбка ее вытравилась и сменилась глубоким удивлением.
Гипа, воодушевленная моими продолжительными рассказами о любви к жене, расстаралась тоже. Красота ее была жирно подчеркнута, она не позволила себе ни одного отклонения от роли, из каждой точки ее тела на меня смотрела выставочная кошка. Тугая зеленая юбка одним краем едва не касалась земли, другим же подчеркивала безукоризненное колено, открывая для обозрения его и крокодиловые сапожки, изумрудная блузка высвободила высокую шею и белые плечи. Черное пальто, не стянутое пуговицами, пыталось развиваться позади. Прическа была такой же тугой, как юбка, и венчалась упругим хвостом, большие кольца качались в ушах. Губы победно несли на себе бледно-розовый цвет, а глаза — хищную подводку.
Мы сблизились.
- Привет, — сказала Гипоксия.
- Привет, — сказала Катастрофа.
«Аллигатор и гепард», — подумал я.
Они пристально изучали друг друга, в их глазах соседствовали любопытство, констатация и даже доля презрения. Обе держали взгляд друг на друге слишком долго. Они оглядели костюмы, прически, позы, косметику, улыбки. Казалось, им хотелось поднять руки, вытянуть вперед и дотянуться пальцами друг до друга, проверяя реальность происходящего. Они не стали делать этого, а, сбитые с толку, состроили вид, что все в порядке, повернулись, и мы неспешно прошествовали внутрь ресторана, плавно погружаясь в китайскую атмосферу.
Гипа походила на Катю так, будто они были родными сестрами, появившимися на свет в один момент. Различались одежды, прически, может, немного мимика, повадки, походка, но рост, взгляд и неправдоподобно длинные ноги не отличались совсем.
Мы заняли столик у окна. Гипа села напротив нас, ровно посередине, чтобы в поле зрения каждого глаза попадало по субъекту. Она почти сразу закурила, осмысливая происходящее.
Обе они, красивые, были забавны в застывшей от удивления красоте. Я улыбнулся этому.
Они среагировали, параллельно раскрыв два красивых, одинаковых в рисунке рта:
- Если бы сама не видела, — протянула Гипа, — не поверила бы… — Она сделала нажим на «бы».
- Как в кино, — сквозь непонятную мне ухмылку процедила Катя.
На лице Гипы расцвело торжество. Она приосанилась, стрельнув в мою сторону взглядом, и опять сконцентрировалась на сестре:
— Очень рада познакомиться, — защебетала она, нацепив самую наглую из своих улыбок. – Ромочка так много о вас рассказывал…
- Неужели? – подняла брови Катя.
- В самом деле, — с напускной горячностью уверила Гипа. – Он вас очень любит, поверьте мне. В основном о любви к вам он мне и говорил. Почти ни о чем другом. Только об этом… — Она театрально вздохнула.
- Это возможно, — кивнула напряженная Катя. – Почему же ты, Ромочка, молчал о том, что у тебя есть… такая знакомая? Не мог познакомить нас раньше?
- Она живет в другом городе, — ответил я и спасся от щекотливого продолжения в нарочито длинном диалоге с маленьким официантом.
- Ваши родственники некогда не были в Калининграде? – мстительно задала вопрос Катя.
- Мои нет, — спокойно ответила Гипа. – А ваши — в Новосибирске?
- Маловероятно, — пожала плечами моя жена.
- Они могли встретиться в Сочи, — предположила Гипа и засмеялась. – Или в Москве. Познакомиться, провести вместе день-два и разбежаться, чтобы никогда не увидеться.
Кривая ухмылка Катастрофы означала ответ.
- Не расскажете, — не отступала Гипа, — где вы познакомились с… с Романом?
- В городе… В самом центре…
- А… — Гипа покивала сама себе, торжество росло. – А мы на пляже… Но это было давно… Простите, вы носите открытые или закрытые купальники?
- Открытые.
- Я тоже, — весело показала зубы Гипа. – Я бы тоже надела открытый, — покосилась она в мою сторону.
- Простите, — Катя сделал паузу. – Где вы взяли эту блузку?
Гипа почему-то не ответила, при этом каверзная улыбка ее застыла и медленно сползла с губ. Кроме замешательства я прочел в ее глазах удивление.
- Не помню, — ответила она. – А что?
- Симпатичная.
- Можно и мне вопрос?
- Конечно.
- Вы нежная по натуре или… Или?
Лицо Кати застыло:
- Скорее нежная, чем… — Она пыталась определить есть ли тут ловушка, но лицо собеседницы было непроницаемо. – Хотя… Наверное, разная…
- Нужно быть построже, — поучающим тоном молвила Гипа. – Он любит это… И кусайте его почаще…
- Кусайте?.. – Мимика жены дрогнула.
Она хорошо помнила укусы на моей спине и плечах, с ними было связано много вопросов и мало ответов.
Я закурил, не в силах вмешаться в острый диалог.
- Да, — довольная собой и тем, что слова ее попали в цель, подтвердила Гипоксия. – Зубками…
- Попробую.
Мы помолчали, наблюдая за официантом, который пытался начать движение к нам, но кто-то невидимый говорил ему что-то из ниши в стене, и поднос в сильных руках никак не мог достичь заказчиков.
- Знаете, — начала Гипа. – У меня в детстве была подруга. Мы с ней совершенно не были похожи, но говорили всем, что мы сестры. Люди верили. А нам с вами даже говорить бы не пришлось. Люди сказали бы сами.
- Вероятно.
- Вы всегда курили тонкие?
- Всегда, — произнесла жена, хотя курить тонкие ее научил я в первый месяц знакомства, убедив, что это изящно и мило. Только сейчас я осознал, что это было сделано не случайно, а в соответствии со странной программой подсознания.
- Почему?
- Не помню, — ответила Катастрофа. – Сейчас это просто привычка.
Нас опять отвлек официант, он широко улыбался и что-то лопотал по-своему, но не по-китайски. Ловкие руки его проворно разгрузили поднос, лишив его хлеба, вина, бокалов и посудин с теплой водой и полотенец.
- Я давно не была здесь, — поделилась Гипа. – А вы здесь впервые? – Она запустила нежно-белые руки в миску с водой и там же утопила коварный взгляд.
- Впервые, — кивнула Катя, хотя мы были здесь сотни раз. – Рома не особо пристрастен к китайской кухне.
- Разве? – вскинула брови Гипа. – А раньше…
- Разлюбил, — пояснил я.
- Почему же мы?..
- Чтобы создать атмосферу тех дней, — нашелся я. – Ты же гостья. Хочу угодить.
- Само собой. — Это была самая широкая из ее улыбок. – Угодил.
- Вы были худой или толстой в детстве? – поинтересовалась жена.
- Худой, а что? – Тонкие пальцы потерялись в густой махре полотенца.
- Пытаюсь найти параллели между нами, — пояснила жена.
- А вы?
- Тоже.
- У вас красивое кольцо. — Гипа остановилась на обручальном кольце.
- Спасибо.
- Вы быстро надели его после вашего знакомства?
- Через год примерно.
- Быстро вы окрутили бедного Ромочку.
- По современным меркам, год – не мало.
- Я консервативна.
- А я иду в ногу со временем.
- И я иду, — согласилась Гипа. – Но в душе все та же, что и три года назад.
- А я стараюсь двигаться вперед.
- Не то чтобы я отстала… Просто очень люблю свое нежное прошлое. И постоянно вспоминаю. А ведь тогда было другое время, и соответственно то другое время влияет на меня. Не могу не считаться с ним. В этом смысле я все та же.
- Предпочитаю жить в сейчас, — заявила Катя. – Вспоминать буду, когда не буду способна на что-либо другое.
- А мне на все хватает времени.
- Странно. В духе вашего всеохватного характера вы должны быть особо расположены к новшествам и будущему, а вы консервативны и сентиментальны.
- Я сложное создание, — томно произнесла Гипа. – Во мне сплетаются противоположности. Говорят, это нравится мужчинам. Они с ума сходят от хронического взаимоисключения.
- Мужчинам нравится в женщине буквально все, — Катя по примеру собеседницы взялась за сигареты. – Но я на вашем месте была бы поосторожнее. Когда в человеке много противоположностей, это признак психического нездоровья. Слабости, что ли.
- Смотря какая женщина. — Гипа ловила из слов только то, что хотела, исключая из сферы своих интересов шпильки соплеменницы.
- В нашем случае все одинаково, — вздохнула Катастрофа. – Мы ведь сестры.
Не будучи способен участвовать в диалоговом боксе, я развлекался тем, что разливал вино, покусывал принесенный хлебец, скрещивал вилку с ножом, складывал из салфетки самолетик.
- Физическое сходство не означает сходства внутреннего.
- Нам рано говорить о внутреннем, мы мало знакомы.
- Нас знает он, — посмотрела Гипоксия в мою сторону.
- И что?
- Он может сказать, так ли мы схожи изнутри, как снаружи.
- Для вас это принципиально?
- Не то чтобы…
- Ваш вопрос, мне кажется, носит субъективный характер, — заметила Катя. – Не в смысле субъективной связи с вами, скорее он субъективно связан с ним.
- С чего вы взяли?
- Вы сделали ударение на «он». Случайно?
- Он знает ответ.
- По-моему, вы сосредоточились на нем не как на носителе истины. Подозреваю, здесь есть чисто женский момент.
- Боитесь его ответа?
- Нет. Я знаю ответ.
- От него?
- Он отвечает на этот вопрос постоянно.
- Не поймите меня неправильно, — Гипа осклабилась. – Мы очень похожи с вами… Мне любопытно: вы вместе по моральным соображениям, или из-за духовного родства, или?
- Или — что?
- Пытаюсь понять. Вы нежная, а он этого не любит. Вы такая, как я, а это ему по душе, я уверена. Но на вашем пальце кольцо, и мне любопытна первопричина.
- Скажи! – Катастрофа поймала меня в прицел дальнобойных глаз.
- По моральным соображениям, — пожал я плечами. – Любовь!
- Удовлетворены? – прищурилась Катя.
Она старалась хранить высокомерное спокойствие, но пальцы ее бегали по кромке бокала, вина там становилось все меньше. Поэтому высокомерия было в избытке, а спокойствия явно недоставало.
- А вы?
- Мое удовлетворение наступит после вашего.
- Это не в духе брачного союза, — не согласилась Гипоксия. – У вас на пальце кольцо. По закону вы должны быть первой.
- У вас тонкий юмор.
- У вас тонкие сигареты.
- У вас тоже.
- Да, меня пристрастил к ним Рома. Ему нравилось, что он курит толстые, а я — тонкие. Он говорил, что это мило и изящно. Вам не кажется?
- Кажется. Возможно, и я курю их с легкой руки Ромы. Не помню подобных мелочей. Мы уже выяснили, я живу будущим, вы живете прошлым. Вы любите вспоминать, именно потому для вас так много значит информация давно минувшего.
- А вам не кажется, что мы уже обсудили кучу всего и можем перейти на «ты»? – выслушав, с улыбкой предложила Гипа.
- Перейдем.
Над столом завис поднос, в очередной раз вторглось иноземное лопотание. На деревянную столешницу опустилось здоровенное блюдо с чем-то отдаленно напоминающим пельмени, несколько крохотных пиал с древесными грибами, острое мясо, рис и два вида соусов, рыба на продолговатой тарелке, еще хлеб и еще вино.
Официант с любопытством поглядывал на неродных сестер и с восхищением — на меня.
- Как вкусно пахнет! — восхитилась Гипа.
- Любишь китайскую еду? – осведомилась Катя.
- Люблю есть из чужой тарелки, — подмигнула ей Гипа.
- В чем прелесть?
- Магия чужого, — пояснила Гипа. – Ключевое слово – «чужого».
- Я люблю свое.
- Я заметила. А у меня так и в жизни…
- Как?
- Чужое делаю своим.
- Сложная форма клептомании?
- Не о вещах говорим, — строго заострилась Гипа. – Воровство – для мужчин. Женщина легко достигнет того, чего хочет, иным путем.
- Каким? – с ядовитой подоплекой прищурилась Катя.
- Не в теле суть, — строго определилась Гипа. – Улыбка, движение, надежда, которую мы даем, вот ключи. А тело — самый глупый способ приобретения влияния и того, что необходимо. Возвращаемся к вопросу: смотря какая женщина.
- Я не воспринимаю все выше описанное, как способы приобретения чего-либо.
- Я тоже. Они – воспринимают. — Агатовый ноготь показал в мою сторону. – И дают, дают, дают… Наивно надеясь, что нам нужно даваемое, и что это поможет им в достижении целей.
- Разве не может делаться что-то без цели, от чистого сердца?
- Любовь есть цель, мы с тобой две цели, цель и он, все легко располагается в уютных рамках цели. Даже то, что изначально кажется от чистого сердца.
- Забавная философия.
- Наблюдения, не более того.
- Наблюдением сейчас заняты все, кроме нас, — вставил я фразу в узкий промежуток между словами. – Окружение пытается определить, какую роль по отношению к вам, сестрички, играю я.
- Роль ты играешь только с ней, — произнесла двусмысленность Гипоксия.
- Все мы играем роли, — сухо бросила ей Катастрофа.
- Забавная философия.
- Наблюдения, не более того…
- Пусть так, — согласилась Гипа. – Но я о другом.
- Я тебя поняла неправильно?
- Каждый понял по-своему, — молвила Гипа. – И это хорошо. Я обращалась к каждому из нас, включая себя, и рада, что получила ответы.
- Опять запахло субъективным, — вздохнула Катя. – Не в смысле — что ты говоришь, а в смысле — кого имеешь в виду. И говоря со мной, обращаешься ты не ко мне.
— Пахнет тут только Китаем, — прикрыла глаза Гипа, будто наслаждаясь запахами. – Мужчины говорят, что даже внешность свою мы лелеем ради них, а не для себя. Если ты об этом, то, конечно, мы обе говорим друг с другом, но для иных ушей.
- Что за уши? – занимаясь древесными грибами, спросил я.
- Попытаемся поесть? – поинтересовалась Катя.
- Мне хочется поцеловать тебя, — не услышала Гипоксия.
- То есть?
- Я всегда так любила себя, — искренне призналась Гипа. – Что мне всегда очень хотелось расцеловать свое отражение. Сейчас у меня есть такая возможность, — она засмеялась. – Можно?
Катя посмотрела на меня. Может, она не могла понять, серьезно ли это, и ждала ответа в моих глазах и улыбке. Но я самозабвенно ел, деля с процессом потребления лишь небольшую мыслишку о том, каких целей добивался, организуя встречу. Или все было сделано от чистого сердца.
Они поцеловались. Осторожно и симпатично потрогав губы друг друга краешками губ, резко отпрянули, вспыхнули розовым цветом и уставились в свои тарелки.
- Приятно, — подала голос Гипоксия, зацепив чего-то из общего блюда. – Целовать саму себя. Тебе понравилось?
- Необычно.
- Ты в первый раз поцеловала женщину в губы?
- … — Катя опять посмотрела на меня.
- Кто теперь говорит для чужих ушей? – вкрадчиво поинтересовалась Гипа.
- Не первый, — с вызовом отрезала Катя.
- Нравится?
- Я равнодушна.
- Мне показалось иначе.
- Тебе показалось.
- Но ты находишь, что это красиво?
- Не знаю.
- А ты, Ромочка?
- Очень. — Мне действительно понравилось.
- И мне понравилось, — призналась Гипа. – Я отдала тебя в надежные руки, дорогой. — Табачная струя ударилась в мою тарелку.
- Вкусно, — вдруг заявила Катастрофа.
- Вкусно, — Гипа усмехнулась. – Я сразу не поверила, когда ты сказала, что тебе все равно. Ты равнодушна. Знаешь, почему?
- Почему?
- Потому что ты не консервативна. Так?
- … да… в принципе…
- Значит, тебя влечет запретное, — констатировала Гипоксия. – Запретное, это почти всегда что-то новое… Так?
- Меня привлекает запретное…
- Знаю. Именно потому ты согласилась поцеловать меня. Поцелуй женщин неправилен с точки зрения природы, а значит, запретен.
- И?
- И я хочу спросить, — Гипа выдержала паузу, наполненную ее улыбкой и волнением моей жены, — возвращаясь к вопросу о магии чужого. Неужели?
- Что?
- Чужой мужчина, — пояснила Гипа. – Настолько чужой, настолько запретный. Сделать его своим? Приручить? Это так волнующе. Чтобы он забыл свою женщину, бросился к тебе. Пополз за тобой. Запретно, интригующе. А хранить верность – так консервативно. А консервативная среди нас только я…
- Нет, — хладнокровно выдохнула Катя. – Я — сложное создание. Во мне сплетаются противоположности. Говорят, это нравится мужчинам. Они с ума сходят от хронического взаимоисключения.
- Разговор зашел в тупик, — поморщилась Гипоксия. – Пора отвлечься, и подавая пример, вонзила вилку в острое мясо.
Я подлил злым женщинам вина.
В кармане запрыгал сотовый телефон. Его номер знают немногие, гораздо чаще я доверяю номер пейджера, выбирая, с кем нужно, а с кем не обязательно устанавливать контакт. Судя по определителю это была Астма, знавшая с незапамятных времен несложные цифры, но под страхом смертной казни не звонившая никогда. Потому удивление мое было обширно.
Под подозрительными взглядами сестер я отлучился на улицу.
- Алло? – нервно проскрипел я в трубку.
- Рома? – раздался вдалеке разъяренный голос. – Эта сука… Не знаешь, где найти эту суку?
- Гипу? – сразу сообразил я. – Нет. Что случилось?
- Деньги, — ответила Астма. – Она украла у меня деньги.
- Много? – Я был в ужасе.
- Десять тысяч! — кричала Астма. – Долларов!
Я не стал спрашивать, откуда у нее такие деньги, крохи информации дотекали до моих ушей по запутанному узлу связи множества общих знакомых. Я не смел осуждать, просто слышал и имел в виду, а потому даже не удивился и поверил.
- Хорошо смотрела? – на всякий случай уточнил я.
- Очень хорошо, — голос Астмы дрожал. – Мне нужно с ней связаться.
Я знал, что Астма хочет уехать, бегство из страны давно стало ее навязчивой идеей. Она делилась ею постоянно, копила деньги.
- Постараюсь что-нибудь узнать. — Меня трясло. – Может, кто-то знает… слышал…
- Если не знаешь ты – не знает никто, — заявила Астма.
- Я узнаю. — Не терпелось положить трубку. – Позвоню сам, Ася.
- Жду, — выговорила она.
- Позвоню. — Палец нетерпеливо и яростно расправился с кнопкой отбоя.
Новость выбила меня из седла. Похоже, это читалось на моем лице, так как обе женщины, деля время между едой и диалогом, отвлеклись и от того, и от другого, внимательно присматриваясь ко мне.
Катя спросила:
- Что случилось?
- Все отлично, — машинально ответил я, страшным взглядом массируя Гипоксию.
Та непонимающе вернулась к бокалу.
- Пора закругляться, — загорелся я решительностью.
- Уже? – непререкаемым тоном попыталась удивиться Катя. – Мы с Гипочкой решили поехать к нам, взять еще вина…. Она очень хочет посмотреть, где мы живем.
- Где ты, так сказать, свил гнездышко, — улыбнулась мне Гипа.
- Можно, — неожиданно для них не стал противиться я. — Едем!
- Доедим и поедем, — упрямо молвила жена. – Ты отдыхал вчера, любимый. Позволь, сегодня мне хотя бы поесть.
- Тем более — поесть то, что приготовила не ты, — многозначительно приподняла ноготь к потолку Гипоксия, — не так ли, Катя? – Когда им нужно было потыкать шпильками меня, они являли собой несокрушимую солидарность.
- Безусловно, — запивая острое мясо вином, поддержала Катя.
Я смирился. Остаток времени я просидел в кромешной тишине и мыслях, глядя сквозь то, как женщины уничтожали еду, заправляя процесс вином, заливисто хохоча и живо что-то обсуждая. Потом из вредности они покурили, потом переварились (так были прокомментированы следующие двадцать минут флегматичного сидения). За это время дамы успели сотню раз ткнуть шпильками друг друга и затыкать меня, бесчувственного, до посинения.
- Ну? – наконец отвлекли они меня.
- Я готов, — покорно приподнял я руки.
Путь наш был обременен поиском желтого тела любимого транспортного средства.
- Сестренки? – заговорщицки подмигнул мне водитель, вылитый Луи де Фюнес, еле перекрывая отчаянный шум голосов, исходивший от развлекающихся на заднем сиденье моих спутниц.
Обмениваясь репликами, они поминутно обращались к тяжелым бутылочкам пива, которые заставили меня купить. Хмель прочно обжился в их чудных головах, легко принуждая их привлекать к себе внимание.
Я не был настроен разговаривать, потому ответил хмуро, и шофер больше не тревожил меня, озабоченного телефонным звонком, что детально прокручивался в голове.
Отвлекся я лишь два раза.
Первый раз, когда тонко и протяжно зазвонил Гипин телефон:
- Да? – раздраженно обратилась Гипоксия к невидимому собеседнику.
Я невольно прислушался.
- В Москве… третий день… с друзьями… скоро… очень скоро… не знаю точно… пока… не хочу сейчас разговаривать… нет возможности говорить сейчас… пока, черт! Уймись… пока… — Она забросила телефон в сумочку и с готовностью обратилась к Катастрофе: – Кто отвечал за интерьер у вас? Ты? Он? Ты…
Второй раз, когда нужно было покидать такси. Сбоку грезились родные кирпичи, подъезд дружелюбно приоткрыл дверь, было относительно рано и еще светло.
- Поднимайтесь, — сказал я им, выразительно глянув на Гипоксию. – Я за горячительным…
- Возвращайся быстрее, — мягко дохнула мне в спину Гипа.
- Конфеты, — потребовала жена.
Я ушел, чтобы через десять минут повторить их путь: с крыльца до лифта, оттуда до этажа, а там — в родную дверь, заботливо лишенную сопротивления замков.
В темном углу сознания моего намекала на себя маленькая, но вредная мысль о том, не поможет ли моя старая подруга крепко уснуть моей жене. Я даже надеялся на это, ненавидя подобные мысли, но, к собственному ужасу, ничего не мог поделать.
Обе они были бодры и стремились продолжить пьянство.
- У тебя очень уютно, — продекламировала Гипа. – У твоей жены определенно имеется вкус. Ты задумывался над этим? Если бы ты приложил хотя бы палец, я бы сразу определила. Но обошлось без тебя…
- Верно. — Я был пассивен, ожидая главного разговора, и все еще надеясь, что в моей жене уже находится то же коварное зелье, что белой таблеткой лежало в моем кармане.
Однако Катя была разгорячена, беспрерывно говорила, пытаясь убедить Гипу, что она самая умная, а та стремилась донести до нее сходную мысль о себе. Они хохотали, механически расправляясь с конфетами, бойко опрокидывали бокалы, сохраняя завидную бодрость духа.
Так продолжалось часа три.
Потом я, выбрав момент, когда Катастрофа отлучилась в туалет, неотрывно глядя на Гипоксию и силясь преодолеть ее немигающий взгляд, хладнокровно опустил белую таблетку за борт бокала жены .
5.
Катя спала на столе, уронив голову на руки, зажав в одной сигарету, а в другой заколку. Кольца в ушах оперлись о стол, будто колеса, а прическа распотрошилась, раскидав пряди по столу, забросив их в вино и конфеты.
- Сестренка уснула, — констатировала Гипа. – И слава богу! А то я от нее устала. Ждала, когда ты решишься…
- Ты неправильно все себе представляешь, — перебил я ее. – Мне звонила Астма…
Гипа была спокойна, как никогда.
- Говорит, у нее пропали деньги.
Гипа пожала плечами.
- Она уверена, что их взяла ты.
- Почему не ты? – Гипоксия улыбалась.
- Она знает, что я этого не мог сделать, — сказал я.
- У вас что-то было? – перешла в наступление Гипа. – Я сразу заметила.
- Ты должна отдать ей деньги.
- Должна?
- Да.
- Она заработает еще, — язвительно усмехнулась Гипа. – Для бляди это небольшая сумма.
- Не нужно так…
- Дело не в этом, — отмахнулась Гипа. – Я отдала бы ей деньги, а точнее не брала бы их, но…
- Но?
- Мне очень нужны деньги. У меня не просто так объявился клофелин в кармане.
- Зачем тебе десять тысяч?
- Восемь, — поправила Гипа. – Она сказала, что десять? Кто бы сомневался…
- Для чего они тебе?
- У меня болеет друг. Ему нужны новые глаза.
- Кто он?
- Горнолыжник.
- Это он звонил сегодня?
- Да. Беспокоится обо мне.
- Глаза?
- Он слепнет. Нужна операция. — Гипа была печальна. – Нужны деньги.
- Однако, — настала моя очередь щуриться. – Значит, кто-то все-таки набросил аркан на госпожу Неукротимую?
- Все гораздо сложнее, — лукаво улыбнулась она. – Трудно объяснить, не буду пытаться. И не спрашивай.
- Нечего спрашивать, — вился я. – Все понятно.
- Я была бы рада, если бы ты понял, — заявила Гипа. – Тогда, может, я поняла бы сама, или ты объяснил бы мне…
- Ты за этим поехала к Астме?
- Нет. Хотя не исключала возможности поживиться. Что и сделала…
- Я думал, она какая-никакая, но подруга.
- У женщин не бывает подруг, — осклабилась Гипа. – Лишь те, кто кажется…
- Ты не изменилась, — расслабился я. – Вначале я подумал, что ты другая, взрослая, что ли. — Я так соскучился по ней, что мне стало начхать на Астму с ее деньгами. Я выбросил эти мысли из головы, и настроился на Гипу. – Все тот же цинизм. Он чуть эволюционировал, но легко угадывается.
- Это плохо? – склонила Чугункова хитрую голову.
- В твоем исполнении, — меня неадекватно затрясло от смеха, — хорошо.
- Правильно, — подняла она черный ноготь.
Глаза мои воззрились на жену, пребывающую в глубоком бесчувственном сне. Казалось, она не дышала. Приложив ухо к ее плечу, я уловил тепло и колебания.
- Я думал, она тебе понравилась, — словно для себя сказал я.
- Понравилась, — не отрицала Гипоксия. – Хорошая девка. Красивая. — Она широко улыбнулась. – Но устала я от нее. Всегда лучше чувствовала себя в мальчиковых компаниях. К тому же я узнала, что хотела.
- И что же? – не вытерпел я паузы.
Гипа спрятала рот в бокале, глаза крепко приклеились к моему лицу. Они смеялись и обжигали, вызывая во мне смущение и нагоняя температуру и хмель.
- Что ты по-прежнему болен мною, — подвела она итог, отставив порожнюю посудину.
Я отвел глаза:
- Как всегда самоуверенна.
- Это констатация, — вздохнула Гипа. – И только. Ты никогда не говорил прямо, любил намешать кучу образов и фантазий, ходить вокруг до около, заставлять догадываться, даже не сомневаться, однако, не слышать. А это, извини, необходимо! — Она выразительно окинула взглядом бутылку, и я все правильно понял. — Понимаешь? Все, что ты говорил о ней, ты говорил обо мне, даже если тогда ты почти убедил себя, что слова твои связаны с ее именем. Ты подсознательно излагал то, что всегда хотел сказать мне. Пытался достучаться… Это было красиво. Я даже завидовала… ха, завидовала сама себе. Это была самая грандиозная твоя любовная афера, ты умудрился сто раз признаться мне в любви, чего прямо никогда не делал, а я ничего не могла понять, и представляла соперницу… провела полдня перед зеркалом, нервов сожгла вагон, и только сегодня в пять все поняла. — Она окинула меня капризным взглядом. – Легче стало?
- Стало, — признался я.
Гипа ухмыльнулась, и перевела взгляд на Катю:
- Она тоже все поняла.
- Думаешь? – опечалился я.
- Она не дура, — не дала надежды Гипа. – У нее лицо изменилось, когда я заговорила о пляже, она даже на секунду перестала быть похожей на меня. А когда я намекнула на укусы…
- Это было жестоко, — заметил я. – Ты же понимала, что она не могла их не увидеть.
- Если честно, — улыбнулась Гипа. – Я кусала тебя не из-за страсти. А чтобы упомянуть об этом во вчерашнем разговоре. Была уверена, что когда-нибудь эти следы пригодятся. Чтобы расставить точки над i.
Мы помолчали. Выпили.
- Ее нельзя не любить. Если я умру рано, то только потому, что любовь в лохмотья истреплет мое сердце. Я не представляю, как буду жить без нее. Она нужна мне, как воздух, — продекламировала Гипоксия. – Мило. И приятно. Хочется тебя возненавидеть, чтобы этот огонь запылал еще ярче. Но я, напротив, симпатизирую тебе, потому что мне очень по душе твое ко мне отношение.
- На такие вещи у тебя феноменальная память.
- Бедный мальчик.
- Не называй меня так.
- Не могу иначе, потому что ты такой и есть.
- Я люблю жену.
- Не сомневаюсь. Но только тогда, когда меня нет рядом.
- …
- Потому что когда рядом я, ты вспоминаешь, что она — не я. Ты выбрал ее лишь потому, что она очень похожа на меня. Если бы ты не знал меня, возможно, прошел бы мимо ее синего платья. В него она была одета тогда, в центре?
- …
- К тому она же носит открытый купальник, — пояснила Гипа. – А ты сказал, что закрытый. Она сказала, что вы познакомились в центре города, а раз ты не запомнил этого, а запомнил пляж, не трудно догадаться, что тебе в твоей ассоциативной призме померещилось за пляжными атрибутами.
- …
- Представляю ваше знакомство, — ворковала она. – Ты идешь по центру города, может, пьешь пиво, наверное, было жарко. Около фонтана видишь меня, немного другую, с другой прической, в незнакомом платье, но в остальном – такую же. Вначале думаешь, что это галлюцинация, солнечный удар и прочие напасти. — Она выдержала паузу. – Ты кинулся к ней с моим именем на губах или просто подошел познакомиться?
- Подошел познакомиться. Я сразу понял, что она — не ты, а нечто удивительно похожее. Глаза мои видели тебя, но что-то внутри подсказало, что ты в Новосибирске. Я подошел, мы познакомились, встретились через два дня, пошли куда-то. С ней было легко, гораздо проще, чем с тобой. Мы гуляли, проводили массу времени вместе, она почти не травила меня ревностью. Вдруг я уверился, что она это ты. Такая, какой бы я хотел, чтобы ты была. И через год мы поженились.
- Поверь, если бы я не была такой, ты бы сейчас жил счастливой семейной жизнью с кем-то совершенно другим и не вспоминал бы обо мне. Любовь плохо растет в тепличных условиях. Ей нужна пустыня, холод, засуха, радиация, торнадо, вакуум. Тогда она расцветает дивным цветом. Это извращенное, сумасшедшее растение, потому что оно растет на поле психики, где здравый смысл есть цель многостороннего движения разнообразного бреда. Я же, милый, делала, как лучше. Это, конечно, было больно, но зато каков результат! Я взрастила дивный цветочек, лелеяла его, а ты меня обвиняешь. Между прочим, это была всего лишь защитная функция моего сознания. Я понимала, что бедной девочке вряд ли можно надолго удержаться в ветреной голове молодого повесы, а потому играла с тобой в сложные игры. Понимаешь?
- Знаешь, в чем сосредоточено основное любопытство этой истории? – спросил я.
- В чем же? – навострила уши Гипа.
- Когда я хотел показать тебе ее, я не планировал тем самым делать акцент на тебе. Я не видел тебя очень долго, можно сказать, образ твой размылся в памяти. Я действительно гордился женой, хотел показать, что не смотря на то, что у нас с тобой ничего не вышло, я счастлив. У меня все хорошо, у меня умная красивая вторая половина… Я нашел тебя же, только лучше. Вот что мне хотелось показать, вернее — доказать. Я думал, это будет легкая месть за время, когда ты славно попила моей крови. Она ведь не хуже тебя внешне, не глупее, а в образованности ты ей явно проигрываешь… но…
- Но любишь-то ты меня, — вкрадчиво досказала мою мысль Гипа.
- В чем и соль, — вздохнул я. – И большой облом. Хотел добиться одного, а добился другого. Понял, что Катя олицетворяла тебя… и самое интересное… я понял это примерно тогда же, когда ты вдруг поняла то же самое…
- Мы поняли — все трое… — мягко напомнила эта штучка.
- Помню, — отмахнулся я от ее вредностей. – Я о том, что для меня это тоже было открытием.
- Догадаться можно было и раньше, — заметила Гипоксия. – Так не бывает: пляж, синий купальник. Ты, правда, попытался замести следы, мол, закрытый… Все равно — так не бывает.
- Закрытый пляж, закрытый купальник, — продекламировал я, наполняя посудины. – У меня острое желание напиться. Предчувствую завтрашние разоблачения. — Я вздохнул и тем не менее нежно посмотрел на затылок жены. – Когда проснется моя сладкая…
- Не стоит, — за Катю ответила эта бестия.
- Почему?
- Помни, — взялась она за сигарету. – Когда ты говоришь комплимент ей, на самом деле ты доносишь его до меня.
- Не сейчас …
- Даже когда ты вроде обращаешься к ней, — улыбнулась Гипа. – Даже если ты действительно обращаешься к ней, ты обращаешься и ко мне. Потому что она — это я… хотя я — это не она…
- Зря ты ставишь себя выше ее… некрасиво это… и не верно…
- Если бы мы были одинаковы, ты любил бы нас обеих.
- Может, так оно и есть? Может, я люблю вашу совокупность, ваш симбиоз? А по отдельности вы, может, и не интересовали бы меня?
- Так не бывает, — махнула рукой Гипа. – Слишком сложно для человека… он не справится… слишком прост… А любовь не многолика… Она не может разорваться… Она едина… Не может быть две параллельные любови, не может быть одной любви к двум людям. Сечешь?
Я захохотал:
- По-моему, ты покраснела, — сказал я. – От напряжения. Не понравилась тебе моя мысль.
- Вы себе льстите, — высокомерно ответила Гипоксия и тоже расхохоталась, подразумевая, что шутит.
Так мы обменялись шпильками и претворились, что не заметили.
Разговор уклонился в прошлое, прошелся по разным людям, сосредоточился на Москве, и опять материализовался в настоящем.
Вскоре он начал понемногу увядать, содержимое бутылок плавно пустело, а мы плавно начинали погружаться в небытие. Закачались стены в нестройном пьяном ритме, затылок жены словно исчез из поля зрения.
- Хочу тебя укусить, — неожиданно донеслась с противоположной стороны фраза.
- Кусай, — отчаянно брякнул я, но, видя ее изящное стремление ко мне, опомнился. – Я пошутил! — Сердце изошлось стуком. – Нет такой, извини, возможности. Мешают обстоятельства.
- Ты должен мне позволить, — нахмурилась она, ловя мой взгляд, бегающий, точно кролик.
- Нельзя, — убежденно сказал я.
- Ты же не будешь драться со мной? – обронила Гипа загадочную фразу и в секунду вцепилась мне туда, где плечо становится шеей.
Она обрушилась на меня гибким телом, сметя на пол, где оказался я так неожиданно, что не успел понять — ударился ли, и волнует ли это меня.
Поздно наступило тут же, боль известила об укусе, сила ее намекнула на глубину. Я зашелся в глухом стоне и попытался извиваться, но был слишком пьян. Укус ослабился так же быстро, как возник. Вскоре осталось лишь колкое пощипывание и ощущение увечья.
- Мы будем обновлять эти рисуночки раз в два-три года, — улыбнулась Гипоксия сверху. – Не против?
- Зачем? – выдохнул я ей в лицо.
- Из вредности, — пожала она плечами. – Хотя, может, в этом и больше смысла, чем просто из вредности. Для меня это имеет ритуальное значение. Все на уровне подсознания, и процесс практически неконтролируем, в связи с этим осуществляется мною инстинктивно. Прости… — Ее трясло от смеха.
Она находила это забавным.
- Забавно, — широко улыбнулся я ей, и зубы мои сомкнулись на ее молочном плече.
Она тонко пискнула, еще не понимая, что происходит, потом вонзила мне ногти в бока, но уже через секунду обмякла и сменила их на пальцы. Эти пальцы принялись задирать мою рубашку, вырвав ее из укреплений ремня, и стаскивать через голову, не щадя пуговиц. Как только ткань отделилась от тела, кровавые губы мои сразу же оказались под атакой алого рта бестии. Все происходило стремительно. Я ответно впился в ее губы, а пальцы загнал под эластичную блузку. Волосяной хвост ее разметался, словно волна, ударившаяся в брег. Сама она подобралась и переместилась так, что на линолеумном полу не осталось ни сантиметра ее тела, вся она лежала на мне, колено к колену, бедро к бедру. Улетела по коридору в прихожую ненужная блуза, распалась в креплении юбка. Те же катаклизмы произошли с моими брюками. Отстрелил клепку лифчик, полтергейст увел в никуда мои последние ткани.
- Как я теперь покажусь там? – в ярости дохнула мне в ухо Гипа, осуществляя деятельность подле моей сокровенности.
- Как-нибудь, — весело ответил я, прорываясь сквозь смущение. – А представь, каково мне?
- А что тебе? – изобразила удивление Гипоксия. – Представь, что я твоя жена. Мы же тождественны, любя меня, ты любишь ее. Если спросит утром, скажешь: был пьян, ничего не помню, вроде ты сама ко мне приставала… В конце концов, измена – моральное отчуждение образа любимой… ну, или не любимой, но законной. А тут с образом все в порядке. Образ тот же.
- О чувствах ты говоришь иначе, — заметил я. – Укусы тоже на нее валить?
Она не дослушала до конца и сделала две вещи: впилась мне в плечо и помогла проникновению. Я забился в конвульсиях боли и в горячих волнах. Она долго не отрывалась от раны, уже не кусая, но будоража ее прикосновениями губ. Затем вскинула голову, победно всматриваясь мне в зрачки, и нейтрализуя отрицательную реакцию, накрыла липкими губами мой побелевший рот. Там негативизм и умер.
- Это ужасно, — шепнула мне в ухо Гипоксия.
- Что? – не понял я.
- То, что ты делаешь, — ответила она, блестя дьявольской улыбкой. – Тут же рядом твоя жена…
- Твоя вина, — прерывисто дыша, переложил я на нее ответственность.
- Само собой, — иронично согласилась Гипа. – Как же ты можешь сопротивляться? В таких ситуациях женщина приобретает силу, и только тогда становится понятно, кто на самом деле сильный пол, а кто слабый.
- Вечный разговор, — с трудом выговорил я, словно пропускающий сквозь себя электричество. – Мы не закончим его. — Дыхание перехватило.
В остервенении я что есть силы сжал ее бедра, с удовольствием оставляя там синие полосы, должные скоро оформится в синяки.
- Дурак, — сказала она.
И тут ее затрясло.
Токовые разряды придали скорости и отняли осторожность. Она громко застонала, я попытался зажать рукой ее громкоголосый рот. Она укусила меня за пальцы, сжалась в округлый изящный комок, чтобы тут же распрямиться и протяжным воплем вспороть мою психику.
Мы забылись в дыхании, точнее его нормализации. Она по-прежнему покоилась на мне так, что ее голова устало лежала на моем подбородке. Плечи упирались в плечи, живот в живот, колено в колено и даже пальцы ног ее собирались где-то в области моих стоп. Мы были пьяны, мы были безумны. Мы творили, сами не зная что.
Вскоре я уснул.
А когда проснулся, надо мной возвышалась окаменевшая от гнева Катя:
- Она? – с ненавистью в голосе подступила моя жена, разрывая взглядом в клочья мою наготу.
Я судорожно сглотнул:
- Ты!
- А это? – оглушительно завизжала Катерина, указывая на фиолетовые следы укусов.
- Ты! – в исступлении отрезал я.
Катя осеклась, на лице ее отобразился мыслительный процесс, откуда она пыталась вызволить ответы на свои вопросы. Но, судя по мимике, точного подтверждения или отрицания в постклофелиновой пустоши головы она не нашла.
- Ты! — повторил я с нажимом. – Пьяная!
Гипы рядом не было, а с улицы доносился чей-то громкий смех. На секунду почудилось, что это она смеется над чем-то ведомым только ей. Через минуту смех стих, не дав ответа.
6.
Прошло около трех лет.
Обворованная Астма, которой мне пришлось восполнить часть украденных денег, чтобы она не доводила дело до людей в погонах, осталась далеко в прошлом. Изредка я звонил ей, пару раз даже заезжал. Туда же канул и короткий день с Гипой, когда при нем присутствовала моя жена, много вынесшая для себя из той встречи. Ее разум и чувства густо поросли льдом, сроком, примерно, на год, и наши отношения, не смотря на кольца на пальцах и штампы в паспортах, пришлось начинать заново. Я с блеском справился с этой ювелирной работой, идиллия пришла в наши кирпичные стены. Все потонуло в вязком болоте давности, если что и всплывало, то с высоты настоящего воспринималось иначе. Мне было легко оперировать искаженными данными, а суженой моей — их воспринимать и верить им.
Я не часто вспоминал о Гипе, но все-таки вспоминал. И уж если она вторгалась в мое сознание, то могла провести там кучу времени, к примеру, день. Тогда я не мог работать и напрочь терял обычную коммуникабельность, становясь человеком воспоминания. Несколько раз я набирал телефонный номер, что пьяными цифрами глядел на меня с печального клочка бумаги, но в ответ механический голос сообщал, что номер набран неправильно. На этом вялые попытки мои прекратились.
Я зажил прежней жизнью, предался философии имевшегося в рамках существования, и более ни о чем старался не помышлять. Ничто, казалось, не могло выбить меня из колеи.
Неожиданно такая малость, какой был Куроедов, сделала это.
- Друган! – завопил громкий голос из ниоткуда.
- Привет, — удивленно ответил я, отодвигая сотовый подальше от уха. – Ты откуда?
- Гипа дала, — пояснил он. – Как дела-то?
- Ничего. — Мною овладело нехорошее предчувствие. – Ты же в Томске? А она…
- И она в Томске, — возопил Куроедов. – Уже два-три года.
- Одна? – зачем-то спросил я.
- С каким-то горнолыжником. Она его у Варова лечила, — сообщил Куроедов.
- Варов?
- Доктор наш. Светило. Собаку съел на глазах…
- А… Ты ее видел?
- Нет. Я не часто вижусь с ней.
- Как у тебя дела?
- Думал, не спросишь, — хохотнул всегда счастливый Куроедов. – У меня хорошо. По делам коммерческим решил навестить столицу, а, навестив столицу, решил навестить старых друзей. Астму видишь?
- Да как-то… — неопределенно произнес я.
- Хочу ее повидать, — сказал старый знакомый. – Она хорошо сохранилась?
- Ты в своем репертуаре.
Куроедов не был другом никому, но был приятелем всех, его знали все и все относились к нему чуть более, чем параллельно. Он был вездесущ, посещал все злачные места, не мыслил себя без вечеринок.
Он почти не изменился, если не считать оголившейся макушки, так же много курил, так же часто протирал дорогие очки. Большой нос возбужденно вздрагивал, маленькие глаза зачарованно бегали по столичной массовке за окном.
Серая тройка не шла ему, хотя вид имела приличный.
Для начала мы осели в баре.
- Массовка, — энергично повторял Куроедов. – Мне нужна массовка… — Волосатые пальцы неистово мастурбировали сотовый телефон.
Вскоре нас окружила толпа. Куроедов был щедр, масштабно тратился, бутылки, закуска. Вскоре объединили два стола, веселье выплеснулось за рамки нашего круга. Я, единственный трезвый, созерцал происходящее со стороны, для конспирации не выпуская длинную ножку фужера. Чужие мужья, чужие жены, многих я не знал. Малая радость заключалась в присутствии Астмы, с простуженным голосом, с не выспавшимися глазами, но по-прежнему упаднически красивой. И Жажды, которую я не видел несколько лет, и которая, изменившись серьезно, тем не менее притягивала взгляды, что беспокойно вились вокруг размягчившихся от алкоголя черт.
- Роман, — увидела она меня. – Рада видеть. — Глаза ее соловело помаргивали, она добродушно улыбалась в стакан с водкой, с которым не расставалась. От нее дорого пахло, кто-то приземистый неотступно следовал за нею. Я увидел его черный немигающий глаз из-за ее оголенного плеча и понял, что медленно перестаю нравиться его обладателю.
Я приветственно кивнул ему, а Жажде сказал:
- Привет, Женя, — так ее звали по-настоящему. – Давно не виделись.
- Давно, — согласилась она. – Ты не изменился. Говорят, Гипочка приезжала?
- Была, — кивнул я ей и глазу. – Давно.
- Когда? – словно не интересуясь, спросила Жажда.
- Года три назад.
- И вы?..
- Нет, — покачал я ладонью. – Это тоже давно.
- Правильно, — засмеялась Жажда. – Она сучка.
Я улыбнулся в ответ, и Жажда величавой каравеллой проплыла дальше. Глаз немного помылился в моей стороне для профилактики, но затем прибавил шагу за своей богиней. Она теперь мило беседовала с Куроедовым, что невзначай делал попытки обнять ее за талию.
Непринужденному общению внушительно помешал коренастый страж морали, сдув всеобщего приятеля тяжелым дыханием и пронзительным взглядом.
- Привет. — Астма казалось почти трезвой, хотя бокал ее был в помаде и пуст. – Как жена?
- Хорошо, — коротко резюмировал я. – Ты как?
- Хорошо, — пожала она плечами. – От Гипы нет вестей?
- Тишина, — вздохнул я. – Говорят, осела в Томске.
- Сучка, — процедила Астма.
Помолчали, я отлил ей из своего фужера, она опять оголила дно.
- Нужно ехать, — сказала она.
- Куда?
- В другое место, — ответила она. – Сюда заехала, чтобы поздороваться. Пока, наверное… Приходи в гости, в выходные я всегда дома. Приходи с женой, — она усмехнулась сама себе и растворилась в толпе.
Я проводил взглядом волны от ее движения среди людей. Их лица становились все более красными, в углу заведения уже кто-то спал в своей тарелке, выпростав вперед галстук.
Начались танцы. Более других суетился Куроедов. В массовке шнырял Глаз, пытаясь проследить свою возлюбленную, что, набирая градус, становилась все неуловимее, и ловко пряталась от него в человеческом лабиринте.
В голову пришла шальная идея.
Ослепленный ею, я вырвал из кармана сотовый и скоро набрал свой домашний номер:
- Алло, — мягко донеслось из обители тишины и спокойствия.
- Дорогая, — перекрикивая шум, сказал я, – хочу, чтобы ты приехала.
- Куда? – испуганно спросила Катя, слыша громовые раскаты веселья.
- Бар «Кораблик», — сказал я. – Жду тебя. Тут много старых и новых друзей. Ты должна быть неотразима.
- Мне нужно пару часов, — заикнулась Катя.
- Час, любимая, — утвердил я.
Я отключился, и первый раз за весь вечер сделал солидный глоток. Вторым я убил остатки жидкости и собрался налить еще. Мною была поставлена цель скоро набрать кондицию, чтобы с легкостью перемолоть несомненно взрывной приезд моей суженой.
С задачей я с блеском справился, и вскоре был заметно хорош. В углу рта появилась сигарета, и краем глаза я серьезно поглядывал в сторону танцующих, где отчетливо проступало нескладное тело Куроедова.
Еще я поглядывал за окошко, выцеживая из-под пресса серого неба и серого асфальта, между которыми томились в пробке печальные автомобили, их желтого собрата с шашечками. Несколько раз я срывался по ложной тревоге. Но вот на обычной «Ниве», одетая в глухой узкий и блестящий брючный костюм, при тонкой сигарете, при мудреной прическе появилась она. Роскошная, вооруженная сумочкой в виде крокодила с красными глазами и огромной белозубой пастью.
Я встретил ее на улице.
- Привет, — пьяно улыбнулся я ей, отпуская шлейфы горячего пара. – Выглядишь божественно.
- Спасибо, — словно равнодушно, но сквозь довольную гримасу отозвалась Катя. – Гуляем?
- Подожди, — остановил я ее. – Не все так просто. — Объяснить то, что предстояло, оказалось гораздо труднее на практике, чем виделось в теории.
- В чем сложность? – не поняла она.
- Тебя скорее всего примут за Гипу, — вставив паузу, сказал я, и по коже забегали мурашки.
- Что? – Глаза ее резко сузились, мне стало страшно.
- Не нужно отнекиваться, — поспешил я. – Выдай себя за нее.
- Ты… Зачем?!
- Собрались старые друзья, — пояснил я. – Не хватает ее. Это шутка. Розыгрыш, о котором будем знать только я и ты.
- Не хочу, — покачала головой Катя.
- Попробуй. В душе ты всегда была авантюристка.
- Была ли?
- Была и есть. — Я обнял ее. – Это шутка в первую очередь над ней, — руки мои объяли ее талию. – По человеческой почте это скоро дойдет до нее. Представляю, как она взбесится!
- Зачем ее бесить? – ревниво вопросила Катя.
- Маленькая месть в форме шутки.
- Я должна осуществить ее — для тебя?
- Не должна, но это будет забавно. — Взгляд мой излучал азарт, понемногу, чувствовалось, она заражается им. – Не зря же ты приехала?
- Могу уехать, — скривила губы Катя. – Дело не в этом. Как мне вести себя?
- Плохо, — ответил я. – Как можно хуже. Общаясь сразу со всеми, нужно много пить и курить, при этом умудряться стоять на ногах, давать кучу поводов для ревности, приближать то одного, то другого, потом резко удаляться ото всех, интрижничать, устраивать мелкие склоки, громко хохотать, развязано танцевать, вредничать, находить толпы слуг, готовых бегать тебе за коктейлями, сигаретами, пирожными… Словом, безобразничать. Сможешь?
- Смогу, — кивнула Катя. – Тебе не будет больно?
- Не перегибай палку, — предупредил я, старательно вплетая в слова угрозу. – А то будет больно не только мне.
- Хорошо, — кивнула она и вдруг оказалась у меня за спиной.
Я оторопело обернулся и увидел ее изящную спину, пропадающую в широкой двери. Сигарета выпала из моих пальцев, а ноги понесли в багровые от пьянства и синеватые от дымных клубов стены.
Катя тонко вписалась в происходящее, ее серебристый костюм мерцал в тусклом свете. Она тут же приняла невесть как оказавшийся рядом длинноногий фужер с красным шариком на дне. Рука взлетела к губам, алкогольный пузырь ловко перекатился в рот.
Краем глаза я зацепил Жажду, что, раскрыв рот, смотрела на Катю. Казалось, хмель слетел с нее, потому что она уже не веселилась. Рядом ошивался Глаз, отчаянно пытаясь привлечь ее внимание.
Я тронулся в сторону мерцания и вскоре догнал жену:
- Высокая блондинка с широким ртом, в черном платье, — шепнул я ей в ухо, — твоя подруга Жажда. Ты не видела ее лет шесть, дружба ваша заключается в коротком фальшивом диалоге о делах, о личной жизни, после чего обычно начинается битва за звание королевы вечеринки. Короче, на кого смотрит большее количество мужчины, та и победила. Правила дурацкие, но иначе ты не Гипа… Вон тот, что сейчас помчится к тебе, старик-Куроедов, всеобщий приятель, балагур и гуляка. Он мертвецки пьян, поэтому называй его по имени – Саша, и все будет нормально. На него время не трать, вы слишком хорошо друг друга знаете.
- Гипочка! – оттеснила меня Жажда. – Красавица моя! – Они звучно поцеловались, расхохотались.
Потом я понял, что Катя исчезла, осталась сучка-Гипоксия. Она шаловливо стрельнула в меня мелким, но симпатичным оком, губы ее незаметно торпедировали меня воздушным поцелуем, а неправдоподобно длинные ноги понесли ее и ее старую подругу к бару. Жажда что-то активно нашептывала ей на ухо, они смеялись дуэтом, негромко, словно уже выбрав объект насмешек и проказ.
Я посмотрел на мужчин, многие из них, даже те, кто был с парой, заострили взгляд.
У бара подруг нагнал пьяный эксцентричный Куроедов. Физиономия его была мокра от танцев, он громко плодил витиеватые фразы, по-товарищески клал цепкие ручонки на ладные талии и острые плечи. Справа притулился малосимпатичный чей-то приятель, которого я видел впервые, но который был раздражающе прыток и уже успел эмоционально пообщаться с Глазом, после чего силился не приближаться к Жажде.
Гипа что-то радостно сказала. Шум и музыка украли эти фразы, но Куроедов весело захохотал, захохотал и Малосимпатичный, обнажив белые зубы, секундой позже он заказал участвующим в диалоге выпивку. К компании присоединилась тройка молодцев, видимо, Гипиных знакомых. Они возбужденно окружили ее, басистый смех шрапнелью долетел до моих ушей, что вместе с глазами пристально свежевали лишь небольшой кусок помещения. Тот, где смеялась она. Та, что сейчас совсем не напоминала мне женщину, с которой жил не один год. Глядя туда, я поминутно встречался с ядовитым взглядом Гипоксии, нежным и злым.
«Это она», — пронзила меня страшная уверенность.
Я закурил.
Гипа заметила это и помахала рукой. Ее взгляд, все больше мутнеющий под воздействием оперативного потребления, скакал с места на место. Она горячо участвовала в диалоге, умные глаза ее метали взгляд с одного лица на другое. Каждый, кого задевал он, чувствовал его и невольно старался удержать, но задача такая была не простой. Через миг приходилось констатировать, что ты не единственный участник блуда. Я был исключением. В мою сторону ее глаза моргали чаще, иногда задерживаясь, иногда делая длительные паузы, после которых опять сигнализировали, прзывая мое внимание. Я отвечал деланным равнодушием.
Мне заметилось напряженное лицо Жажды. Я выследил взглядом присутствие за ее плечом Глаза, который старательно и эмоционально рассказывал Гипе нечто волнующее, действо происходило так, что оба они оказались за спиной у Жажды, спиной к ней. Ее же пытался гипнотизировать Малосимпатичный, и был воспринят с нарочито повышенным вниманием, ответом на его речи был звонкий смешок. Задерживаться там она не стала, дабы Глаз не чувствовал ее затылочными рецепторами.
Женщина осуществила марш бросок вперед, в гущу событий и извивающихся в танце влажных тел, оставив Малосимпатичного получить ее выпивку у бармена.
Игра началась.
Кошки отмерили свои территории, примерно пополам от имеющейся целой. Они разошлись на значительное расстояние, чтобы в сияние одной не подмешались зловредные лучи другой, и не могло быть ошибки в том, влево или вправо поворачиваются мужские подбородки.
Гипа разошлась. Она нежно отфутболила себе за спину Глаза, рука ее, волоча вслед за телом высокий фужер с алкогольным шариком, задела им танцующую пару, некстати одетую в белую рубашку и белое платье. Секунда — и на облачной ткани расцвел кровавый узор.
- Извините, извините, — притворно запричитала Гипоксия, имитируя сокрушение и милое недовольство собой.
Она тут же получила сердечное мужское отпущение грехов, которое называется благородством, когда мужчина не в силах обижаться на красивую женщину и готов простить ей более существенные прегрешения. Спутница его, миниатюрная шатенка, явно осталась в возмущении, при этом она — единственная заметила презрительный огонек в зрачках интриганки.
Гипа не стала задерживаться, ее длинные красивые ноги теперь курсировали в противоположном конце зала. Она дирижировала себе в такт сигаретой. Пьяная голова ее с легкостью расставалась с мыслями, что скопом забредали туда, воплощая их в слова, громкие, наглые, сопряженные с таким же смехом.
Она разбила аккуратным телом буйную массовку, жаждущую слиться с ритмами мелодий. И вдруг захватила первенство, оттеснив из центра прочих женщин. Закружилась в танце, где сосредоточились безупречное чувство музыки плюс толика бесстыдства.
В противоположном конце, сопрягая аналогичные ингредиенты, будучи по-своему замечательной, вилась в людском центре Жажда, организовывая вокруг себя второе танцевальное коло.
Развязный смех ее долетал до меня, иногда воруя мое внимание. Как ни веселилась Гипоксия, это не укрылось от нее, заставив нас встретиться взглядами. В одном из них горело спокойствие с чуточкой азарта, в другом же запылал гнев. Пришлось еще раз убедиться: от жены моей мало что осталось.
В общее буйство и электронные спазмы, от которых ходил ходуном пол, и покрывались потом человеческие чресла, вплелась совершенно иная мелодия. Нежная, зародившаяся словно вдалеке и постепенно овладевшая умами, которые удесятерили активность. Завертелись скопища голов и захрустели массы шей в поисках подходящего партнера. Столкнулись мужские лбы, кто-то успел, кто-то нет. Гипа закружилась с Малосимпатичным, и, вторя ей, в другом конце зала занялась непозволительным Жажда.
В поле зрения попал Глаз, страшный в свирепости, которая пока воплощалась во вздувшейся вене на лбу, да в судорожно формировавшихся кулаках. Он массировал взглядом затылок своей возлюбленной, что всеми средствами пыталась не повернуться к нему лицом. Он же, равномерно деля бешеное внимание между нею и одним из бойких молодчиков, которые раньше здоровались с Гипой, заливая происходящее тройными дозами алкоголя, похоже, готовился к неадекватности и источал жалящие потоки электричества.
Я не медлил. Через минуту одна моя рука обвила стан незнакомки с большой родинкой на щеке и большим хмелем в глазах. Правая же осторожно взяла ее за голову и уложила на мое уютное плечо, где бедняжка обмякла и поделила свое горячее дыхание между моим ухом и шеей. Я спросил ее о чем-то незначительном, вроде имени. Она принялась томно отвечать, не отрываясь от плеча, начав официально и постепенно уклоняясь на уменьшительно-ласкательные. Потому ответ был долог, а со стороны казалось, что она страстно шепчет мне в ухо, а я ей внимаю.
Мы описали зигзаг, на глаза попалась Гипа. Она о чем-то говорила с Малосимпатичным, одновременно неотрывно глядя куда-то, иногда коротко поводя бровями в сторону распалившегося кавалера. Моя спутница, учуяв замедление, сама принялась рисовать очередной зигзаг. Губы ее продолжали говорить, она рассказывала, каким образом оказалась здесь. Но попроси она, ни слова воспроизвести я не сумел бы. Причиной было то, что, прислонив свое ухо к ее вкусно пахнущей голове, я уныло дожидался, когда топтание на месте закончится и можно будет опять сосредоточиться на Гипе. И приходилось стараться, чтобы они обе не заметили моих телодвижений.
Я силился проследить, куда она смотрит. В той области сквозь синюю дымовую занавесь проглядывал бар, подле вертелась тройка-другая разнокалиберных однополчан (одного со мной пола). Именно они вызвали мою ураганную нервозность, я осознавал: тот, кто в данный момент рядом с Гипой, — приманка, на которую должна клюнуть более крупная дичь. Видимо, я мимо воли надавил на голову партнерши. Она отнялась от пиджачного плеча, ловя в прицел мои шустрые глаза.
Накрашенный рот широко открылся, говоря:
- Вы делаете мне больно.
Вглядываясь мне в зрачки, она поддалась на уловку иголки, воткнутой ей в мягкое место хмелем, и укусила меня за губу, больно и неприятно.
- Вы тоже, — сказал я, швыряя ее в следующий круг, чтобы самому не оказаться спиной к Гипе.
Она по-прежнему смотрела куда-то, демонстрируя Малосимпатичному крошечное ухо, он терпеливо вваливал в него новые взвеси информации. Уголок ее рта слегка улыбался ему, играя роль стимула, но как ни напрягался молодчик, око ее почти все время мылилось перпендикулярно ему — вправо.
Это злило не только его. Я тоже не мог понять, что все это значит. Среди пивных и кривоногих фигур у бара не вычленялась съедобная кандидатура. Я позабыл о партнерше, дремавшей на моем плече.
Продлив взгляд, я все понял.
Вскользь и мимо однополчан, за барную стойку, за тщедушное длинное тело бармена, я заглянул именно туда, куда вглядывалась злая малютка Гипоксия. Прямо за барменом, наполовину загороженное лепниной из разночинных бутылок, подсвеченное тройкой неоновых лампочек, обвитое искусственными растениями, наличествовало большое вытянутое зеркало. Слегка затемненное, отчего сразу не различимое, но и по размеру и по типу более чем достаточное для незаметного наблюдения за интересным, что, возможно, происходит за спиной твоей. Гипа смотрела именно туда, а значит, это была не Гипа. Та не стала бы следить за мной даже просто из вредности.
Нежная мелодия оборвалась. Я выпустил из рук женщину с родинкой, она, просыпаясь, вильнула, исчезая. Я отвернулся от Кати, не видя смысла продолжать наблюдение, тем более — зачинался очередной электронный спазм, и по телу ее забегали молнии. Ноги понесли меня вперед, туда, где предположительно был разбит лагерь Малосимпатичного. Он был, как я сообразил, результатом смешения двух компаний. Вскоре он объявился там, преувеличенно лихо сыпля прибаутками в ответ на розовые замечания друзей и подруг.
Я закурил и подобрался к ним.
- Привет, — поздоровался я с незнакомыми мордами.
- Будь здоров, — сказали в мою сторону.
- На пару слов, — мягко потянул я за собой Малосимпатичного, отмечая вблизи, что он выразительно коренаст и мускулист.
Субъект молодцевато поспешил за мной. Мы отошли, встали подальше от музыки.
Я сказал:
- Меня попросила поговорить с вами дама. — Физиономия его внимательно всматривалась в мою игру, и по тому, как расслабилось его лицо, я понял, что она безупречна. – Вы помните ее. Вы стояли вместе у бара, говорили, затем она ушла танцевать, и вы потерялись. Блондинка в черном платье, красивый рот, высокий лоб…
- Помню, — раздражился от деталей Малосимпатичный, жадно хватая ушами поступающую информацию.
- Вы понравились ей, — выдал я. – Она попросила меня поговорить с вами. Первое, что ее интересует: сможете ли вы встретиться на неделе, поужинать. Она спросила ваше имя…
- Так с ней же мужик вроде… — пузырила лоб сложная личность.
- Телохранитель, — пояснил я. – Муж ее — богатый банкир, знает, что за девочкой нужен глаз, вот и приставил шкафчика. — Я посмотрел в сторону заботливо опекающего Жажду Глаза. – Но он хороший человек. Дашь ему тысячу рублей, — доверительно перешел я на «ты», — и он ослепнет.
- Тысячу? – возбужденно переспросил Малосимпатичный.
- Около того, — неопределенно помахал я рукой.
- Меня зовут Игорь, — сказал тип. – Скажи ей…
- Я подумал, — перебил я его, – лучше тебе подойти самому. Женщины любят смелых мужчин. Парламентеры не в моде… Тем более, что она подала тебе знак.
- Как ее имя? – постепенно забывая обо мне и концентрируясь на Жажде, выдохнул Игорь.
- Евгения, — бросил я уже вслед ему.
Дальнейшее было презабавно.
Игорь решительно направился к мертвецки пьяной Жажде, что опять бросила в гордом одиночестве ревнивого ухажера, семенившего неподалеку. Неровно перебирая ногами, женщина выбралась в центр зала, где Катиными стараниями был образован большой общий круг. Электронный спазм заставлял тела танцующих содрогаться, в центре живого круга вились несколько точеных фигур, в числе которых была моя жена и ее старая соперница. Танцы их были нетрезвы подобно им, а потому выглядели возбуждающе. Игорь, видимо, вознамерился добавить возбуждения, и акробатом прыгнул в центр движения. Он подплыл со стороны прелестной спины Жажды и, прильнув к ней, взорвался в бешеном интимном танце, на который, пьяная и ничего не соображающая женщина ответила если не яростно, то активно.
Подобного Глаз выдержать не мог, иначе перестал бы считать себя мужчиной. Непоколебимый собственник преисполнился ярости, кулаки его опять сформировались. Он пулей вылетел в танцевальный зал и, остановившись перед крепким тылом врага, постучал могучей рукой того по лопатке. Малосимпатичный нехотя развернулся, лицо его сочилось раздражением. Он прервал извивания и, ритмично подрагивая телом, с понимающим видом полез в карман. Глаз напрягся, чуть отступив. Однако враг достал всего лишь толстый коричневый бумажник, ловко выловил из его хранилищ несколько цветных купюр и, пренебрежительно смяв в руке, сунул в утяжеленную огромным перстнем руку Жаждиного кавалера. После чего отвернулся и почти возобновил интимную зарядку, как ему в голову, растеряв презренные бумажки, вонзился крупный кулак ревнивца. Удар был настолько силен, что Малосимпатичного швырнуло вперед, он едва не кувыркнулся через голову. Вместе с ним рухнула Жажда, больше от опьянения, чем от внешних воздействий. Гневная, она мячом отпружинила от пола и, вскочив, хотела обрушить на чью-то несчастную голову пару острых мнений. Но замерла, напуганная происходящим.
Глаза смогли успокоить только с милицией, она же разогнала вечеринку.
7.
В самолете было душно, хотя за бортом явно было холодно. Иллюминатор по краям покрылся тонким узором. Я давно не летал, но в отличие от бледного Куроедова выглядел сносно. Мы ждали, когда аппарат разгонят, и он взмоет к небесам. Многотонная птица молчала почти час. Мы принялись за вино, которое планировали удалить в полете.
- Поганая пора, — оторвался похмельный друг от иллюминатора и поежился.
- Сюда бы чуть-чуть того, что там, — сказал я, – а туда того, что тут, и мы познали бы гармонию.
Куроедов непонимающе посмотрел на меня, затем на стюардессу, что в узкой блузе и юбке парила мимо. Вздох расшевелил его грудь, он проводил ее взглядом, полным печали и положительной констатации.
Затем повернулся ко мне:
- Так зачем тебе в Томск?
- Дела, — улыбаясь, ответил я. – И старые друзья.
- Может старые друзья и дела? — хитро осклабился Куроедов.
- Сюда бы чуть-чуть того, что там, — сказал я, — а туда того, что тут, и мы познали бы гармонию.
- Понятно. — Куроедов откинулся на спину и возвел глаза к потолку, невысокому и округлому.
Самолет наконец взревел.
Я допил вино, пока Куроедов предавался медитации, плавно перетекшей в сон.
Определенной цели в Томске у меня не было, просто осточертела Москва, просто Катя оказалась не Гипа, просто я очень соскучился по Гипе и безумно хотел ее видеть. И отчетливо осознавал, что кроме энтузиазма в моем поступке нет ничего, не говоря о здравом смысле.
Зашумел репродуктор, вываливая в салон стандартные фразы. Экипаж пожелал нам удачи и мужества. Воцарилась тишина.
Самолет дрогнул, куда-то поехал и ехал так долго, что я качнулся в объятия дремы. Как в театре отъехала в сторону ярко-красная штора, и в проходе появилась стюардесса, взволновавшая Куроедова. Она, напряженно улыбаясь, продекламировала правила поведения на борту, по-матерински благословила пассажиров мягким взглядом, пущенным вскользь. Задержалась на моей увлеченной ею физиономии, отвернулась и пропала за шторой.
Не знаю, что на меня нашло, но через секунду я был там. Женщина шла вперед по коридору первого класса, и тугие от форменной юбки бока небрежно задевали крайних пассажиров.
В меня вселился бес. Я увидел свои руки, легко, но цепко легшие на форменные бока, пальцы побежали для начала вверх, потом друг к другу.
Стюардесса оказалась лицом ко мне, ее огненные губы маячили перед моими, но попасть в них своим ртом не получалось. Помучавшись в попытках, я резко отстранился. За уютной спиной женщины происходило странное движение. Подломив колено, я направил глаза в сторону этой активности и, к удивлению своему, увидел Куроедова, который осуществлял подобные моим манипуляции. На него смотрел пунцовый рот, который безучастно улыбался и мне. Рты оказались и по бокам, с пассажирских сидений слева и права на меня воззрились Малосимпатичный Игорь и еще кто-то из прошлого. Тесня меня, отстраненного, вперед силился залезть еще кто-то знакомый, имя которого я не помнил. Стюардесса размылась. Небольшой, чуть квадратный рот ее растянулся, расширились глаза, разъехался нос, обнажив продолговатые ноздри. Я видел похожие статуэтки, когда во все стороны, а их гораздо больше четырех, смотрит злобное лицо и во все стороны тянутся руки. Ужасающая повторяемость двигалась по кругу и впадала в бесконечность.
Сильно закружилась голова.
Метаморфозы, происходящие с многоликой женщиной, не закончились. Лица ее принялись вращаться, с ними — руки, с ними — вся она. Скорость вращения нарастала. Вскоре человек там разбирался с трудом. Более это походило на ураган. И ураган затянул в себя Куроедова, сорвал с места Малосимпатичного Игоря и, сделав тройной тулуп, он растворился там. Еще несколько секунд — и не стало человека из прошлого, а мимо уже летел тот, чьего имени я не помнил…
Я старательно перебирал ногами назад, но успех ускользал. Одежду плотно прижало к телу, короткие волосы, казалось, развивались. Я инстинктивно попятился, когда мимо пролетел и пропал внутри человеческого водоворота некто, в пиджаке и галстуке. Он, пролетая, поддал мне в спину пивным телом. В последний момент, проявив нестандартную для себя ловкость, я крепко ухватился пальцами за мимо несущуюся руку. Подошвы отклеились от пола, меня закружило с невообразимой скоростью, и, летя, я вдруг перестал видеть многоликий ураган, но сумел различить женщину. Она словно не шевелилась, при том, что я носился по окружности, словно заведенный.
Так продолжалось несколько минут. Странно, но меня даже не затошнило, хотя все превратилось в мазки краски.
Что-то снизу начало отвлекать меня. Там, к своему изумлению, я обнаружил стоящие на полу собственные ноги. Эта деталь перевернула мое воззрение, я присмотрелся получше, и понял, что летаю не я. Более того, я не держусь за руку, а держу ее, и вокруг меня, по оси, с космической скоростью вращается Гипа.
Или мне показалось.
То, что это сон, я понял в этот момент, когда мое плечо задела вначале холодный край высокого столика-тележки, а затем теплое форменное бедро:
- Есть не хотите?
Я продрал глаза:
- Что?
- Курица или рыба? — ласково улыбаясь, как солнце по утру, проворковала стюардесса.
- Курица, — сказал я.
- А ваш друг? – спросила она, слепя меня квадратным ртом.
- Ему рыбу, — поглядел я на спящего Куроедова, что, несмотря на возраст и живот, смахивал на дитя.
Женщина кивнула и под моим прицельным взглядом разгрузила на наши символические столики прямоугольные порции, закованные в запотевший целлофан.
Мимолетом она поправила прическу, покуда я приставал к ней с вопросом:
- А есть у вас тут минуты отдыха? – Я старался быть как можно менее навязчивым. – Вас отпускают, к примеру, покурить или выпить чаю?
- В самолете не курят, — вежливо ответила женщина и покатила дальше тележку, скрип от которой остался со мной на полчаса. Чай, наверное, она не любила тоже.
Я поел, принял из ее теплых рук горячий чай, затем уснул опять.
Но сны закончились.
- Томск! – проорал в ухо помятый Куроедов.
Прореагировал я на третий вопль.
Мимика моя оживилась.
Ветреный товарищ всучил мне стаканчик с вином:
- У нас пятнадцать минут до посадки, — указал пальцем он в иллюминатор.
Мы выпили.
Бытие запульсировало.
- Куда? – спросил Куроедов, когда мы, щурясь от солнца, полупьяные, выползли на трап.
Самолеты были едва различимы на фоне искристого снега.
Я пожал плечами, натягивая на голову кожаную ушанку с подкладом, похожую на танкистский шлем.
- Значит, ко мне, — весело определился друг. – Сообразим банкет.
Еще три дня прошли в праздничном ажиотаже. Куроедов устраивал вечеринки, таскал меня по гостям.
Утро его начиналось с телефона, когда примерно два-три десятка знакомых слышали в трубку его энергичный голос, полный планов и предвкушений. Сотовый поминутно звонил, Куроедов летел из одного конца в другой. Менялись квартиры, заведения, а содержание оставалось прежним. Несколько раз мы пытались вызвонить Гипоксию, но сотовый ее вторил домашнему номеру, а именно — молчал.
- А я тебя видел, — заявил пьяненький субъект на одной из явочных квартир, нацелившись в меня пальцем и с трудом контролируя собственные ноги.
- Неужели? – усмехнулся я, дотоле в Томске не бывавший.
- Видел, — убежденно повторил субъект. – Тебя зовут Олег, так ведь?
- Нет, — ограничился я.
- Или не Олег? – призадумался товарищ. – Ты был с Гипой…
- С Гипой? – широко распахнул я глаза. – Я знаю Гипу…
- Вот с ней-то я тебя и видел, — обрадовано констатировал человек. – Как лыжи?
- Какие лыжи? – не понял я.
- Ты же что-то там с лыжами…
- Это не я, — посуровел я. – Это другой с лыжами…
- Разве? – наморщил лоб субъект. – Я думал, ты.
- Неправильно думал, — нервно бросил я и поспешил отделиться от него.
Тогда-то меня и достало все. Я с неодобрением посмотрел на Куроедова, ритмично вращающего туловом под стать музыке, на незнакомое ползающее окружение. На табачный дым, запекшийся под потолком, на тонкие потоки, его пополняющие, на мириады кружек, полупустых, пустых и полных. На оставшегося позади моего странного вроде бы знакомого, что накренился на стол и пребывал в состоянии между сном и бодрствованием.
Из кармана я извлек клочок бумаги, половинку чьей-то визитки, на обратной стороне которой небрежно был перерисован из блокнота Куроедова нетрудный адрес плюс нетрудный телефон. Плюс нежное редкое имя, которое я машинально произнес, и вкус его на губах породил во мне острое томление. Я спешно собрался и, незаметный, улизнул на улицу, где почти сразу оказался в такси.
Там меня настиг звонок Куроедова, но, различив его номер на определителе, я не стал брать трубку, не желая длинных и нудных объяснений. Требовалось что-то придумать, а восторгом утомленное состояние не позволяло заниматься подобным.
Адрес оказался улицей в другом конце города.
Ехали долго. Снег был повсюду, дорога скользила.
Мылился вечер, тихо повизгивал магнитофон, громко постукивали клапаны двигателя, чарующая монотонность закончилась лишь подле дома, когда мы врезались в мирно спящую в сугробе «семерку». Картина разнузданного железа была печальной.
- Нет! – в ярости на самого себя возопил тучный водитель, выбираясь из салона под соловьиные трели сигнализации.
Я выбрался тоже, во-первых, потому что почти приехал, а во-вторых, потому что далее ехать не представлялось возможным. Водитель наворачивал матерные круги вокруг смятых автомобилей. А я курил.
Где-то рядом хлопнула подъездная дверь, ругательно заскрипел снег, водитель приосанился, концентрируясь для диалога. Теперь и его руки занялись сигаретами. Мы молча ждали, пуская извилистые сизые стрелы.
- Это ж надо так суметь! – загремело из темноты.
После чего в неровный свет фар вступила худосочная фигура в обширном пуховике на тонких ногах. Непокрытая голова с приютившейся на ней русой шевелюрой, родинка на щеке, вздернутый нос. Парадоксально похоже на меня. Голова моя, спрятанная в глубокую ушанку и толстый шарф, зарылась туда еще глубже.
- Скользко, — нервно и с вызовом ответил водитель, держа сигарету, словно нож.
Они принялись ругаться и спорить, сплетая в смысловой узел погоду, снег, лысую резину, узость местности, умение управляться с железным конем, личностные данные.
Я не участвовал. Докурив, взялся за огрызок визитки, где синели размашистые данные. Мой двойник энергично размахивал руками, чуть ли не готовясь пустить их в ход, пока водитель изо всех сил пытался развязаться с эфемерным понятием вины.
- Может, и зима виновата? – в ярости бранился второй «я». – Может, мне к ней обратиться?
Я оставил их в жару спора. Тупоносые туфли, вяло разгребая снег, побрели в ту сторону, где не так давно, влекомая злой пружиной, хлопнула подъездная дверь.
На небе материализовалась луна, покрапывал легкий снежок. В подъезде же было темно и сухо, а на верхних этажах кто-то заливисто хихикал. Меня привлекла полоска света на первом. Хрустя ореховой шелухой под ногами, я пошел на нее. Плохо прикрытая, надутая ватой дверь, с двумя глазками, с ручкой в виде загорелого льва, ждала меня в конце пути.
В квартире гремели посудой.
Я постоял у порога, открыл дверь пошире и элегантно перенес ноги внутрь чужого жилища.
Убранство было унылым. Обои выцвели, развалившийся паркет тонко поскрипывал. Большое прямоугольное зеркало в довоенном трюмо гордилось веснушками, хотя косметика, в беспорядке громоздившаяся там же, не была дешевой и пестрела известными лейблами. На полу чернел старенький дисковый телефон. Сплющенные тапочки в количестве двух пар соседствовали с тряпкой, о которую, видимо, по замыслу дизайнера, следовало вытирать ноги. Одежная вешалка, с короткой ондатровой шубкой, торшер. Коридор вел к закрытой двери, там же, похоже, имелся поворот направо, где угадывалась по посудному звону чья-то активность.
- Олег? – услышал я знакомый голос. – Что там?
Я замедлил шаг, чувствуя яростное сердцебиение. Руки ухватились за стены, голову закружило. Внутренний черт вопил, чтобы я ретировался, он убеждал, что может случиться непоправимое. Он взывал к рассудку. Но рассудок лишился власти.
Я содрал ушанку, распустил шарф и под свадебный скрип осуществил поворот.
Гипа была наряжена в фиолетовый китайский халат, стянутый на талии тесьмой, босые ноги упирались в пол. Она близоруко щурилась в мою сторону. Рядом кривился стол, в окружении тарелок дымилась маленькая кастрюля.
- Олег? – настороженно уточнила Гипа, но щуриться перестала. – Что за куртка?
- Это я, — негромко сказал я, подбираясь к ней и разглядывая ее педикюр.
- Ты?! – в ужасе раскрыла глаза Гипа. – С ума сошел! — На ее лице было место и радости, и удивлению, и множеству других показателей.
- Давно, — выдавил я. – Я соскучился.
- Как ты нашел?
- Ты, оказывается, умеешь готовить.
- Тебе нужно уйти.
- Хочу украсть тебя отсюда.
Ненадолго мы оказались неспособны слушать другу друга. Каждому хотелось говорить, не важно, что. Лишь бы пелся голос. То было саднящее удовольствие общения.
- Сейчас придет Олег.
- Он занят.
- Ты не слушаешь меня.
- Тебе не идет роль домохозяйки, — заметил я. – Нелепо смотришься в халате, на кухне, с поварешкой… — Меня прошиб смех. – Образцовая жена. — Гипа улыбнулась. – Пошли отсюда!
- Нет, — неуверенно, а может, мне так показалось, ответила Гипоксия.
- Почему? Ты же любишь меня.
- С чего ты взял?
- Я видел его.
Гипа вспыхнула и не нашлась.
- Он идентичен мне.
- Или ты идентичен ему? – сквозь смущение улыбнулась она.
- Я — первый, значит — основной, — не поверил я. – Представляю, как худо будет твоему пареньку, когда он увидит меня. Поймет, что он — эхо, тень.
- А как плохо было твоей дамочке? – вспомнила Гипа. – Сраный эгоист! Ты понял это только сейчас. А должен был понять еще тогда. Пошел вон!
- Ты не хочешь этого.
- Неужели? Ты не думаешь, что при наложении эмоциональных воспоминаний, пронизанных чувственным элементом, спустя временной фактор, фактор расстояния и человеческий фактор, могло произойти невольное замещение одного образа другим? Когда копия начинает играть первостепенную роль при отдаленном вялом ориентире на оригинал, в силу логической привязки последнего к прошлому, имеющему, заметь, устойчивую черно-белую окраску. А настоящее, как известно, всегда цветное.
- Неправда, — не поверил я. – Твое настоящее насыщено черно-белым так, что цветной персонаж смотрится нелепо. Спустя секунду, настоящее становится прошлым, соответственно, все имеющиеся там персонажи должны окрашиваться в такой же скучный тон, включая его. А в том, черно-белом, мире ему и вовсе места нет.
- Почему?
- Потому что он существует только тогда, когда имеет цвет, то есть только в данный момент, и ни на полсекунды больше! — Я смеялся. – Ровно через мгновение он становится мною, приобретая устойчиво черно-белый оттенок. Его как бы нет, вернее он есть ровно на миг. Потом — он уже я. Не будь этого мига, ты давно распознала бы самообман. Но благодаря тому, что он есть, причем постоянно смещающийся вперед на определенную единицу времени, ты еще пытаешься воспринимать его как отдельную личность.
- Если смещается, — заметила Гипа, – значит, имеет постоянное значение, а ты, соответственно, лишь настырное воспоминание.
- Настоящее, возникая гораздо позже прошлого, тем не менее имеет конец именно в прошлом, преобразуясь в него. Значит, если ты пережила какое-то приятное событие с ним, то почти сразу оказывается, что ты пережила его со мной. Ведь оттуда до туда один-два шага. И так всегда, до бесконечности, до тех пор, пока я не стану для тебя одновременно и цветным, и черно-белым.
- Или он.
- Невозможно. Не может он, порожденный ассоциацией, сам ассоциировать то, из чего был слеплен.
- Хочешь запутать меня!
- Не его пьеса, не его роль, — пояснил я. – Он дублер.
- Многие начинали и с меньшего, — жестоко заявила Гипоксия.
- Зачем? – схватил я ее и прижал к стене.
Стальные пальцы восторженно и больно пробежались по худому телу, хрупко дышащему под странной материей. Я прижал свой лоб к ее лбу, наши взгляды слились. Я поцеловал ее, но она увела подбородок в сторону.
- Не знаю.
- Уйдем! Что нам мешает?
- Не знаю. — Гипу трясло. – Мне жалко его, он больной весь, я столько денег вложила в него… Астму обокрала. Я к нему привыкла.
- Ни к нему, — в ярости зашептал я ей в ухо, стиснув нежные плечи. – Ты вкладывала деньги в меня, потому что не могла позволить, чтобы я умер. Понимаешь? Или ослеп. И я отдал деньги Астме, потому что не мог позволить ей заявить на тебя. Ты привыкла ко мне, а я привык к тебе. Он выживет. Я не выживу, хотя и не больной. Это продолжается много лет… Не могу позволить затянуться этому еще на столько же. — Я чувствовал, что никакие силы не способны вырвать ее из моих рук, легче было отпустить ее бездыханную, нежели дать возможность остаться тут. – Чтобы тебе было легче думать, я убью его. Прямо сейчас! — Отстранившись, я выдрал из пазов кухонный ящик и нашел там нож.
- Псих, — нежно бросила она мне в ухо, обездвиживая собой. – Встретимся завтра. Ровно в два буду ждать тебя возле «Радуги». Знаешь, где?
- Знаю, — напряженно сказал я. – Придешь?
- Приду. — Она улыбнулась. – Будешь с Катериной или один?
- Один.
- Теперь иди.
В подъезде зашумели. Я дернулся, с трудом оторвавшись от старой подруги. Ноги аккуратно понесли меня прочь, на повороте я оглянулся, ловя серьезный Гипин взгляд. Потом опять полумрак, колючая снежная крошка при ясном лунном небе, вопли из темноты. Только путь мой лежал в противоположную сторону. Я поймал другое такси и отправился в гостиницу.
Душа ликовала.
- Любимая, здравствуй, — сказал я.
- Здравствуй, любимый! – проворковала Гипоксия.
- Не говори ни слова, возьми ручку, запиши…
- Не говори ни слова, в темпе бери билет на самолет и…
- Завтра в три дня встречаемся в центре, у памятника Пушкину.
- Завтра буду ждать тебя в Москве, в центре, у Пушкина, в три дня.
- Объясню все позже… — непререкаемым тоном бросил я и положил трубку в карман.
- Объясню все позже, — с металлом в голосе отрезала Гипа и отключила телефон.
- Мы совершаем с тобой самый странный поступок в моей жизни, — признался я ей.
— У меня тоже такое впервые, — ответила она, изящно справляясь с крышечкой аппарата.
Это действие произошло в первой гостинице, до которой я доехал на следующий день. Там было еще много разговоров, нежностей, межполового общения, пустых бутылок, полных пепельниц. Однако все возможное тут быть мы отрежем в силу безразличности для окончания.
8.
- Здесь неплохо кормят.
- Соскучилась по Москве. Ненавижу этот город, но меня всегда сюда тянет.
- Думаю, мы покинем этот город в течение 24 часов и рванем куда-нибудь, где тепло.
- Люблю тепло… И куда?
- Выберем.
- Я выберу.
- Ткнешь пальцем.
- Смотри-ка…
- Он?
- Она?
Я увидел ее сразу.
Хмуро поймал в перекрестие невинные глаза. С сомнением окинул взглядом норковую шубу, острые носы сапожек, надменное лицо, как всегда прелестное, затем увидел тонкую сигарету, которая меня и убедила. Размеренным шагом я подошел, обращаясь в свою пачку, где, к сожалению, оказалось пусто. Она молча протянула мне свою, попыталась прикурить, но я отнял у нежных рук зажигалку и прикурился.
- Что за пуховик? – с улыбкой обратилась ко мне Гипа.
- В смысле? – не понял я.
- Ничего не хочешь объяснить?
- Я думал, ты хочешь объяснить мне что-то.
- Я?
- Ты.
- Что же ты хочешь, чтобы я объяснила тебе, Роман?
- Роман?
Мы прильнули лбами к стеклу близь расположенного ресторанчика, позабыв о еде, позабыв о живой музыке. Наше взаимное внимание было приковано к небольшой площадке подле памятника Пушкину, где сходились и расходились парочки, друзья, знакомые. Катя прибыла на десять минут раньше, следуя обычной пунктуальности, совершенно не уместной в случае Гипы. Мой двойник явился вовремя, и это мало походило на меня. Он и она были одеты в одежды, которые дотоле не встречались их глазам. Они не сразу узнали друг друга, а недоверчиво пялились по сторонам, ища знакомые куски материи. Потом мой двойник замер, ноги его зашевелились в сторону моей жены. Он подошел к ней. Она недоверчиво вгляделась в него. Они обменялись парой-тройкой фраз. Затем Катя отпрянула, лицо ее изменилось до неузнаваемости.
В тот момент я отвернулся.
- Смотри, – ухватила меня за подбородок Гипоксия. – Хочу, чтобы ты видел.
- Вероломно, — пробормотал я.
- Ничего подобного, — отвернулась она от окна и взялась за куриную ножку. – Мы поступили честно. Не просто трусливо сбежали, причинив боль, а оставили им самих себя. Тех, кого они любят. В конце концов, если он при любых раскладах — ты, а она при любых раскладах — я, тогда не имеет значения перестановка слагаемых. Ведь если она — я, значит, я — она. Правильно?
- Правильно, — согласился я.
- Мы не можем думать всю жизнь о других, — подняла Гипа палец. – Значит, время подумать о себе. Нам тоже было нелегко, зато теперь наступила гармония. Все встало на свои места, как в кубике Рубика. И вообще, если говорить о любви, то она может связывать только двух людей, значит, если она связывает нас, остальное существовавшее было ошибкой. А чего не сделаешь во имя достижения святой цели? Хотя, с другой стороны, если я — она, а он — ты, значит, то, что есть между нами, будет и между ними. Или нет?
- Наверное, нет.
- Мы бы забавно смотрелись вчетвером!
- М-да…
- А может, если он — ты, а он не имеет для меня значения, значит, и ты не имеешь для меня значения?
- Он не имеет для тебя значения, потому что для тебя имею значение я. Если бы не было меня, тогда, соответственно, он имел бы значение для тебя.
- Нет, если бы не было тебя, он тем более не имел бы для меня значения. Мне кажется, что ты имеешь значение для меня потому, что я впитала первой твою личность, а его личность в связи с этим стала ассоциацией.
- Хорошо, тогда чуть иначе: я имею для тебя значение в силу того, что ты познакомилась со мной первым.
- Если бы первым был он, я интересовалась бы им?
- Мне кажется, что, если бы ты узнала первым его, ты вообще заинтересовалась бы кем-нибудь другим.
- Значит, все-таки он — не ты.
- Он — не я.
- Получается, мы толкнули в объятия друг друга двух совершенно чужих людей?
- Получается.
- Не жалко?
- Нет.
- Почему?
- Потому что они полагают, что он — я, а она — ты.
- А когда раскроется обман? Что будет?
- Я устал жить ассоциативной жизнью, пусть теперь мучается другой.
- Ты жесток.
- Ты пьяна.
- Ты убедил меня уйти с тобой, потому что пояснил, что он — ты, а раз он — не ты, получается, я напрасно поддалась на уговоры.
- Я обманул тебя?
- Воспользовался доверчивостью.
Диалог можно продолжать вечно. Их было несчетное множество, подобных и не подобных диалогов. Было много еще чего: событий, стран, одежд, местностей, поцелуев, поступков, ссор, скандалов, любви, отношений — букет жизненных составляющих. Все неодинаковое, имевшее значение в один миг, сменявшееся другими мгновениями, что аккуратно складировались у нас за плечами. И однажды, проснувшись с тяжелой головной болью, я обнаружил, что Гипоксии нет рядом. Она пропала примерно на год. Я не опечалился, потому что сожительство наше было остро и чревато. Почти за полугодие его я успел притомиться от взаимной ревности, эксцентричности, игр, интриг и прочих прелестей, которыми пенилась общая жизнь и совместный досуг.
Кропотливо, в ином месте, я принялся вновь клеить свое семейное счастье. Многого не хватало, не было огня, но с задачей я справился. И вскоре в ус не дул, надеясь на некоторое эмоциональное спокойствие, ожидая чувственного штиля.
Он появился. Но был краток.
Объявилась Гипа, неизвестно как меня разыскавшая, и счастье мое, с семейным оттенком, обрушилось, словно карточный домик.
Трудно предсказать, что случилось бы далее, если бы спустя еще несколько месяцев пьяную Гипоксию не сбила машина. Она умерла быстро и без крови. И даже в морге была привычно прекрасна, несмотря на ледяную бледность и неживой взгляд. Я разлил все слезы, отложенные во мне и предназначенные на целый век.
Печаль длилась с год. Я пустился во все тяжкие и был забыт своим окружением.
Потом вернулся к былому очагу. Но там место уже заняли. В моем кресле-качалке качалась чужая задница, из моей тарелки уплетали чужие зубы, чужая лысина отражалась в зеркальном потолке в спальной.
Я канул еще далее в прошлое, к людям, олицетворявшим «меня и ее». Однако и там обнаружилась непоколебимая гармония и любовь, тесное сотрудничество и отсутствие воспоминаний о том, где нашлось бы место мне. Глядя на них издали, я глотал бы слезы, если б они остались, наблюдая, как ладно осуществилось то, что искали мы с Гипой и что нашли, специфическое, специально для нас, но которому выделено было слишком мало времени. Тогда много дум было передумано, в ином свете виделись и ассоциативная жизнь, и вопрос «он-я», и вопрос относительно самого себя, и значение разных людей в рамках существования моего. Прошлое истязало тем, что было, настоящее уныло зависало.
Потом я как-то заехал к Астме. Мы выпили, долго говорили, вспомнили Гипу, вспомнили много чего другого.
Я остался у нее на ночь. Мы вместе позавтракали утром. Вместе поехали на культурную программу в город. Вместе уехали из страны.
С тех пор жизнь моя — такая, как у всех, и рассказывать о ней не имеет смысла.
Ваш, Роман Коробенков